Асканио

— Хорошо! Мадмуазель Катрин, — продолжал Бенвенуто, — вот вам золотой экю за труды. А завтра приходите ко мне на улицу Сен-Мартен, во дворец кардинала Феррарского, и за такие же труды вы получите столько же.

Девушка колебалась: наверное, чужеземец решил подшутить над ней. Но новенький золотой экю развеял ее сомнения, и после недолгого размышления она спросила:

— В котором часу нужно прийти, месье?

— В десять утра. Вы уже встаете в это время?

— Разумеется.

— Итак, я на вас рассчитываю.

— Что ж, приду.

Бенвенуто поклонился — так он поклонился бы герцогине — и вернулся во дворец в самом радостном расположении духа. Дома он сжег все эскизы фигуры, существовавшей лишь в его воображении, и набросал новый эскиз, полный движения и жизни. Закончив набросок, Бенвенуто положил на подставку большой кусок воска. И под всемогущей рукой скульптора воск в мгновение ока принял облик нимфы, которой он грезил. Он работал так вдохновенно, что, когда наутро Катрин пришла в мастерскую, многое уже было сделано.

Мы уже говорили, что Катрин не понимала намерений Бенвенуто; она была очень удивлена, когда ваятель, закрыв за ней дверь, показал набросок статуи и объяснил девушке, зачем он ее пригласил. Девушка, гордая тем, что послужит моделью для статуи богини, предназначенной в дар королю, сбросила одежду и, не дожидаясь указаний ваятеля, встала в позу, подражая статуе с такой точностью и грацией, что Бенвенуто вскрикнул от радости, когда, обернувшись, увидел, как прекрасна и непринужденна ее поза.

Бенвенуто любил свою работу. Как мы уже говорили, художник был одной из тех благородных и богато одаренных натур, которые творят вдохновенно, увлекаются работой. Он сбросил камзол, расстегнул ворот рубашки, засучил рукава и принялся не столько копировать натуру, сколько воссоздавать природу в искусстве. Казалось, ваятель мог, как Юпитер, вдохнуть пламень жизни во все, к чему прикасался. Катрин, привыкшая к общению с заурядными людьми, знакомая лишь с обывателями или с молодыми вельможами, для которых она была игрушкой, смотрела на художника с восторгом, и грудь ее вздымалась от непонятного ей самой волнения. Девушке казалось, что она возвысилась до художника, ее глаза сияли: вдохновение мастера передавалось и натурщице.

Сеанс длился два часа. Затем Бенвенуто дал Катрин золотой экю и, простившись с ней так же учтиво, как и накануне, попросил ее прийти в этот же час на следующий день.

Катрин вернулась домой и уже не выходила весь день. Наутро она пришла в мастерскую на десять минут раньше назначенного срока.

Все было точно так же, как и накануне. Бенвенуто был по-прежнему во власти возвышенного вдохновения, и материя оживала под его рукой, как под рукой Прометея. Лицо вакханки было уже вылеплено и казалось живым в остальной бесформенной массе. Катрин улыбалась своей сестре-небожительнице, созданной по ее образу и подобию; никогда не была она так счастлива, но, странное дело, почему она испытывает такое счастье, объяснить не могла.

Наутро ваятель и натурщица снова встретились, и Катрин вдруг вспыхнула от смущения, которого прежде не знала. Бедняжка полюбила, и с любовью родилось целомудрие.

На следующий день дошло до того, что ваятелю пришлось напомнить натурщице, что он лепит не Венеру Медицейскую, а Эригону, опьяневшую от страсти и вина. Впрочем, надо было запастись терпением: через два дня он собирался завершить работу над моделью.

Два дня прошло. А вечером, в последний раз коснувшись стекой своего творения, Бенвенуто поблагодарил Катрин за любезность и дал ей четыре золотых экю; но золотые монеты выскользнули из ее рук на пол. Для бедняжки все было кончено: отныне она возвращалась в прежнюю жизнь; а ведь с того дня, когда она ступила в мастерскую скульптора, прежняя жизнь стала ей ненавистна. Бенвенуто, и не подозревавший о том, что происходит в душе несчастной девушки, поднял четыре экю, снова протянул Катрин деньги и, пожав ей руку, сказал, что, если ей когда-нибудь понадобится помощь, пусть она обращается к нему. Затем он отправился в мастерскую, где трудились подмастерья, и позвал Асканио, торопясь показать ему завершенное творение.

Оставшись одна, Катрин перецеловала все инструменты, которыми работал Бенвенуто, и ушла, заливаясь слезами.

На другое утро Катрин снова пришла в мастерскую: Бенвенуто работал в одиночестве и, увидев ее, очень удивился, но не успел он поинтересоваться, зачем она явилась, как девушка упала перед ним на колени и спросила, не нужна ли ему служанка. У Бенвенуто было тонко чувствующее сердце художника: он угадал, что происходит в душе бедняжки, поднял ее и поцеловал в лоб.

С этой минуты Катрин стала неотделима от мастерской; ее детская жизнерадостность и неугомонная резвость внесли веселье и оживление. Девушка стала просто необходима для всех, и больше всего для Бенвенуто. Она вела хозяйство, всем распоряжалась; то распекала Руперту, то ластилась к ней, и старая служанка, сначала настороженно встретившая Катрин, в конце концов полюбила ее, как и все окружающие.