Асканио

– А если отливка Юпитера не удастся? – спросил Жак.

– Ну, этого быть не может! – ответил Асканио.

– Но, говорят, такие вещи случались даже с самыми искусными французскими литейщиками.

– Ваши искусные французские литейщики по сравнению с Бенвенуто жалкие ученики.

– Сколько времени займет отливка?

– Три дня.

– А сколько понадобится времени, чтобы доставить статую на место?

– Тоже три дня.

– Значит, целая неделя! А если за это время герцогиня принудит Коломбу выйти за графа д'Орбека?

– Госпожа д'Этамп не имеет никакого права распоряжаться судьбой Коломбы. Да и Коломба никогда не согласится.

– Допустим. Но зато Коломба обязана повиноваться прево как его дочь, а прево в качестве подданного обязан повиноваться королю. Король прикажет прево, а прево –

Коломбе.

Асканио страшно побледнел.

– Представь себе, что Бенвенуто удастся освободить тебя только через неделю, а за это время Коломбу выдадут за другого. К чему тебе тогда свобода?

Асканио провел рукой по лбу, чтобы вытереть холодный пот, выступивший при этих словах Жака Обри, а другой рукой полез было в карман за письмом. Жак был почти убежден, что Асканио сдался, но тот упрямо тряхнул головой, как бы отгоняя прочь сомнения.

– Нет! – решительно воскликнул он. – Только Бенвенуто отдам я это письмо… Поговорим лучше о другом.

Он произнес эти слова тоном, ясно показывающим, что настаивать бесполезно – по крайней мере, сейчас.

– Ну, о другом успеем поговорить и завтра, – сказал

Обри, видимо принявший какое-то важное решение. – Я, видишь ли, опасаюсь, что нам придется-таки пробыть здесь некоторое время. К тому же я устал от дневных волнений и ночной работы и не прочь немного отдохнуть. Оставайся, а я пойду к себе. Когда захочешь меня видеть, позови.

Только отверстие снова прикрой циновкой, чтобы кто-нибудь не обнаружил лазейку. Итак, спокойной ночи!

Утро вечера мудренее, и завтра, надеюсь, ты будешь благоразумнее, чем сегодня.

С этими словами Жак, не желавший больше ничего слушать, ползком спустился в подземный ход и на четвереньках вернулся к себе в камеру.

Асканио последовал совету друга: едва Жак исчез, он притащил в угол циновку и закрыл дыру, уничтожив всякие следы хода между камерами. Потом он снял и бросил на один из стульев камзол, растянулся на койке и вскоре уснул: физическая усталость пересилила душевные муки.

Жак Обри, хотя он и не меньше Асканио нуждался в отдыхе, сел на скамейку и принялся размышлять. Как известно читателю, это отнюдь не входило в его привычки, а потому сразу было видно, что Жак решает важный вопрос.

Школяр пребывал в задумчивости минут пятнадцать-двадцать, потом медленно встал, направился к лазейке неторопливым, уверенным шагом человека, покончившего со всеми сомнениями, снова нырнул в нее, добрался до противоположного конца и, приподняв головой циновку, с радостью убедился, что Асканио даже не проснулся – так бесшумно и осторожно был выполнен этот маневр.

Только этого и надо было Жаку Обри. С еще большими предосторожностями он вылез из лазейки, затаив дыхание подкрался к стулу, на котором висел камзол, и, не отрывая взора от спящего, вытащил из кармана драгоценное письмо

– предмет вожделений Челлини. Потом он вынул письмо из конверта и подменил его записочкой Жервезы, сложенной так же, как послание герцогини, подумав, что если Асканио не будет перечитывать письмо, то и не заметит подмены.

Потом он так же тихо подошел к лазейке, приподнял циновку, нырнул в отверстие и исчез, как привидение на сцене оперного театра.

Жак ушел вовремя, ибо, едва очутившись у себя, он услышал, что дверь в соседней камере скрипнула и Асканио крикнул испуганно, как внезапно разбуженный человек:

– Кто там?

– Не бойтесь, – ответил нежный женский голос, – это я, ваш друг.

Асканио, спавший, как мы уже говорили, полуодетым, приподнялся; голос показался ему знакомым, и при трепетном огоньке светильника он увидел женщину под вуалью. Женщина медленно подошла к постели и подняла вуаль. Асканио не ошибся: это была госпожа д'Этамп.

ГЛАВА 16,

которая показывает, что письмо простой девушки, если его

сжечь, дает не меньше огня и пепла, чем письмо герцогини

Прекрасное, выразительное лицо Анны д'Эйли дышало грустью, состраданием. Асканио был тронут и, прежде чем герцогиня успела открыть рот, решил, что она неповинна в несчастье, обрушившемся на него и на Коломбу.

– Так вот где мы встретились, Асканио! – воскликнула госпожа д'Этамп своим мелодичным голосом. – Я мечтала подарить вам дворцы, а нахожу вас в темнице!

– Ах, сударыня! – ответил юноша. – Значит, вы и в самом деле непричастны к нашей беде?

– Как вы могли меня заподозрить, Асканио! – воскликнула герцогиня. – Теперь я понимаю, почему вы ненавидите меня, и мне остается лишь сетовать на то, что меня плохо понял человек, которого я так хорошо понимаю.

– Нет, сударыня, я вас не заподозрил! Правда, мне говорили, что вы повинны в моем заключении, но я никому не поверил.