Аскетические опыты. Том 2

Желающие стяжать опытное познание Святого Крещения, желающие открыть сокровенное таинство и бесценный духовный дар, вложенный неизреченной благостью Божией в душевную сокровищницу, желающие узреть свое естество в состоянии обновления и пакибытия, желающие ощутить и узреть в себе Христа могут достичь всего этого покаянием. Образ покаяния, приличествующий и подобающий христианину, соответствен тому дару, который он желает раскрыть в себе: истинное покаяние соответствует Таинству Крещения. Крещением, единственно, по неизреченной благости Божией, сообщается человеку дар Божий: и при покаянии христианина, допустившего себе по Крещении деятельность и жизнь падшего естества, оживившего в себе смерть, убившего в себе жизнь, возвращается дар единственно благостью Божией. При Крещении мы рождаемся водой и Духом, при покаянии возрождаемся слезами и Духом. Покаяние есть младенческий, неумолкающий плач перед Богом о потере дара, при надежде снова получить дар. Винограда моего не сохраних! – вопиет в страшной скорби душа, нисшедшая от естества, обновленного Крещением, в область естества падшего, потерявшая свободу, насилуемая грехом; пасу козлища мои! Нет во мне ощущений и помыслов духовных! Все стада чувствований и мыслей моих непотребны! Они – козлища, как составляющие смешение добра со злом! Они – мои, потому что рождаются из моего падшего естества![1119] Свойства естества обновленного мной утрачены! Святой Исаак Сирин, будучи спрошен, какими размышлениями должен постоянно заниматься подвижник Христов в своем уединении, отвечал: «Ты вопрошаешь о размышлении и о той мысли, которая должна непрестанно занимать человека в его келлии, чтобы соделать его мертвым (для мира, то есть для греха)? Рачительный и трезвящийся человек нуждается ли спрашивать, как ему вести себя, когда он один, сам с собой? Что другое может быть мысленным занятием монаха в его келлии, как не плач? Плач оставляет ли ему возможность обратиться к другим каким помышлениям? Какое другое мысленное занятие может быть лучше этого? Самое местопребывание инока, его уединение, его жительство подобно жительству во гробе, чуждое радости человеческой, учит его, что плач есть его делание. Самое значение имени его призывает и побуждает его к плачу; он именуется сетующим, то есть преисполненным горести в сердце. Все святые отошли из здешней жизни в плаче. Если святые плакали и очи их непрестанно исполнялись слез до самого переселения из сей жизни, то кому не плакать? Утешение для монаха рождается из его плача. Если совершенные и победоносные плакали здесь, то как стерпит престать от плача исполненный язв? Имеющий мертвеца своего лежащим перед собой и видящий самого себя умерщвленным грехами, нуждается ли в учении – при каком роде мыслей ему проливать слезы? Душа твоя умерщвлена грехами, повержена мертвой перед тобой та, которая для тебя дороже всего мира: неужели она не нуждается быть оплаканной? Если мы вступим в безмолвие и в нем пребудем с терпением, то непременно можем пребывать в плаче. По этой причине будем непрестанно молиться умом Господу, чтобы Он подал плач. Если будет дарован нам этот дар благодати, лучший и превосходнейший прочих даров, то мы, при посредстве его, войдем в чистоту. Когда приобретем чистоту, тогда чистота эта не отнимется от нас до исшествия нашего из этой жизни»[1120]. Очевидно, что такой плач может родиться только в том, кто имеет ясное понятие о состояниях естества падшего и естества, обновленного Крещением. Только тот может восплакать горько и плакать постоянно, кто понимает цену утраченного дара. «Плач по Боге, – сказал святой Иоанн Лествичник, – есть постоянное чувство болезнующего сердца, ему усвоившееся, – с исступлением непрестанно ищущее того, чего оно жаждет, с напряжением гонящееся за тем, чего оно лишено, и сильно рыдающее вослед его»[1121]. Страдальческое ощущение плача должно составить характер кающегося христианина. Оставление плача есть признак самообольщения и заблуждения. Одно христоподражательное смирение может успокоить плачущего; одна любовь во Христе может утешить его, может отереть слезы его, может озарить светом небесного радования лицо его и сердце. Жертвы и всесожжения от падшего естества не приемлются; одна жертва от этого естества, благоугодная Богу: дух сокрушен[1122].