Аскольдова невеста

Утром Белотур первым делом пошел в баню и вернулся оттуда уже несколько ожившим: еще вялым, с красными глазами и мокрыми волосами, но уже в новой шелковой рубахе, подаренной тут же щедрым Ехсаром. Последнего Дивляна в этот день увидела мельком, выглянув из дверей земляной избы. Любичевский князь оказался рослым молодцем примерно тех же лет, что и Белотур, светловолосым, голубоглазым, но лицо его с тонким горбатым носом выдавало далеко не словенскую кровь. Рассмотреть его получше ей не удалось — Валун, имея на сей счет распоряжения Белотура, тут же утянул любопытную деву назад в избу и велел отрокам плотно закрыть дверь.

Повествуя князю Ехсару о своей долгой поездке, Белотур вообще не упоминал о Дивляне, как умолчал и о подмене, с помощью которой провели Станилу. Князь Заберислав имел право знать, какой ценой получил в снохи Ольгицу Громолюдовну. Но оповещать весь белый свет о том, что князь днепровских кривичей и смолян женился на робе, было совершенно лишним. А то еще до самого дойдет, дорога по Днепру прямая! Однако совсем скрыть присутствие среди киевской дружины юной прекрасной девы было невозможно. И на расспросы о ней Белотур лишь уклончиво отвечал, что везет деву своему брату. Из этих неохотных ответов князь Ехсар немедленно сделал вывод, что красавицу Белотур похитил. Этот подвиг вызвал его горячее одобрение, он заверил родича, что грудью встанет на пути его возможных преследователей, а просит взамен только об одном: хоть одним глазком взглянуть на прекрасную деву! Видя явное нежелание Белотура показывать сокровище, Ехсар великодушно не настаивал и уж тем более не унижался до попыток подглядеть. Но общее любопытство челяди и любичей было так велико, что бедная Дивляна до нужного чулана не могла пройти, не привлекая к себе со всех сторон взглядов мужчин и женщин.

День проходил за днем, а они все жили в Любичевске, и никаких перемен не предвиделось. Дивляна знала, что Белотур надеется дождаться здесь Велема, чтобы потом всем вместе ехать в Киев, но едва ли верила, что это когда-нибудь произойдет. Они уехали так далеко, что Велем с братьями никогда не найдут ее здесь, как на Том Свете! Нынешняя жизнь уже казалась Дивляне бредовым сном. Да что там! Когда она подхватила лихоимку и лежала в лесу над Волховом, запах цветущей порез-травы навевал ей видения о детстве, о матери, вместе с которой они ходили за целебными зелиями, — в том бреду было гораздо больше смысла. Ее прежняя жизнь — упорядоченная, осмысленная, среди родичей, привычных обязанностей по дому и разумных ожиданий на будущее — осталась далеко позади, словно в другом мире. Но и обещанное будущее, которое должно было ввести ее в круг нового рода и дать новые обязанности замужней жизни, все никак не наступало. Она будто зависла между небом и землей, между двумя берегами Забыть-реки. Где род, где дом, где прочное положение на ветке Мирового Дерева, которое есть у каждого, кроме изгоев, — даже у рабов! Она сняла девичью тканку, но не надела женский повой; ничем не покрытые волосы были знаком ее промежуточного положения, и она уже сама себе казалась каким-то потерянным духом, а не человеком. У нее нет ничего, она никто — ни дочь ладожского воеводы Домагостя, ни жена киевского князя Аскольда, ни даже наложница его брата, воеводы Белотура, которой ее тут считали. Да если бы Белотур все же стал спать с ней — ей стало бы легче, потому что это принесло бы хоть какую-то определенность. Она бы еще порадовалась, что ее прибило к такому хорошему человеку, не то что беднягу Красу! Но определенности не было. Она пересекла грань Закрадного мира и ушла очень далеко. Обитатели его живут по непонятным обычаям и говорят на неведомых языках, и дороги назад, к знакомому и объяснимому, отсюда нет.

Чтобы девушка могла хоть чем-то себя занять, Белотур достал льна и велел ей шить новое приданое. Что там приданое — вторая сменная исподка ей бы совсем не помешала. Но и привычная работа не утешала Дивляну. Время шло, они жили здесь уже вторую пятерицу, если она не слишком сбилась со счета. Она немного попривыкла к дому со стенами из обмазанного глиной хвороста, к княжьему двору, уже не шарахалась от саваров, будто от волков, и даже переняла от женщин в портках несколько простых слов. Например, «мыст» — «мышь». Но легче не становилось. Никакое явное зло ей не грозило, но невыносимо было жить, будучи никем и не зная, чего ждать от будущего.