Аскольдова тризна

   — С тех пор как Господь мир сотворил, не было человека, который назвал бы Господа именем Саваоф, доколе не явилась Анна и первая произнесла имя Саваоф. Подобно нищему у царского пира, который говорит: «Государь! Из всего, что наготовлено для пира твоего, пожалеешь ли ты одного ломтя хлеба для нищего?», взывала Анна к Господу: «Господь Саваоф! При всём великом множестве существ, сотворённых

Тобою в мире этом, пожалеешь ли Ты дать единого сына мне?»

«Долго молилась Анна перед Господом. Едва заметно двигались уста её, а говорила она в сердце своём.

Из глубины женского лона своего взывала Анна к Господу.

   — Владыка мира! — говорила она. — Всё сотворённое Тобою в женщине имеет своё определённое назначение: глаза — чтобы видеть, уши — чтобы слышать, нос — чтобы, обонять, рот — чтобы говорить, руки — чтобы работать, ноги — чтобы ходить, сосцы — чтобы детей вскармливать молоком. Сосцы же, которые на лоне моём, — для чего они? Не для того ли, чтобы детей вскармливать? Дай же мне, Господи, сына, и я сосцами вскормлю его!»

   — Так о чём сии притчи? — спросила девушек Рахиль.

   — Как Анна, мы тоже должны в стране, где скоро остановимся, просить Господа дать и нам детей. А как даст он нам их, будем вскармливать сосцами своими, чтобы воспособить умножению дел благих для Израиля и утверждению нашего народа в Уставе Божием...

3

Девять лет назад, весной 860 года, в Крыму я, Леонтий, с Константином ездил в херсонесский город Керк на иудейское и христианское погребалища; тогда, рассуждая о «вечном покое», попытался своим заметкам придать слегка философский оттенок. Это заставит, кому доведётся читать их, думал я, не только вместе с автором наблюдать то, что происходило с людьми, упомянутыми в них, но и сопереживать с ними, а порой и разрешать те проблемы, которое когда-то волновали и нас.

Понятие «вечный покой» объяснил неоднозначно, задав вполне резонный вопрос, исходящий из христианского толкования мира: а вечен ли сей покой?! И ещё говорил, что ветры истории всегда опаляют безжалостно... Как бы мы хотели, может быть, вернуть хоть частицу того, что зовётся ушедшей в глубь веков жизнью!

В Риме с понятием «вечный» мы столкнулись снова; только это определение уже относилось к конкретному городу, ибо словосочетание «вечный город», несмотря на то, что его разрушил варвар Аларих, а затем король вандалов Гензерих, ещё бытует в разговорах жителей, и они уверены, что их Рим — вечен.

А что касается того, можно ли вернуть хоть частицу ушедшей в глубь истории жизни, оказывается — да... И вот как сие случилось.

В один из пасмурных дней, когда вконец больному Константину бывает особенно плохо и когда Доброслав Клуд от него почти не отходит, пользуя своими настойками из трав, Антигон, начальник охраны, нашёл меня и, показывая на стоявшего в дверях римлянина, похожего на нищего, произнёс:

   — Леонтий, он приходит сюда уже не в первый раз... Предлагает купить какие-то монеты.

   — Да, да, я продаю их, — на греческом обратился ко мне незнакомец, и тогда я понял, что этот оборванец не простой нищий.

   — Я — итальянец, но мне подолгу приходилось быть в Греции, и я хорошо выучил ваш язык. Наша семья жила в большом достатке, мой отец был страстный нумизмат, после смерти отца его богатая коллекция перешла ко мне. — Незнакомец опустил руку в мешок и вынул оттуда несколько старинных монет. — Но случилось так, что я стал нищим... Как это произошло, долго рассказывать, да вам и неинтересно. В Риме можно из богатого превратиться в бедняка в один миг. И наоборот, если у кого вместо совести чёрный кусок угля... Сейчас я нахожусь в том положении, когда сумма, вырученная от продажи этой коллекции, могла бы как-то поддержать меня. Я предлагал купить её нашим богачам, но — увы! — они или отказывались, или смеялись надо мной. Фу, старинные монеты! Но ведь в них заключена огромная часть истории Рима... Толстосумы, что они понимают!

   — Обратился бы к таким же нумизматам, как твой отец.