Аскольдова тризна

«Срамота! — подумал Кевкамен, жуя кусочек постной рыбы. Хотя он и не был пострижен в монахи, но выполнял все их обеты, и больше того — считал, что в своих деяниях он подотчётен только самому Господу Богу. — Как только князь получит верных людей, можно отца Михаила в Константинополь спровадить... А то случится так, что его пребывание в Киеве не токмо в пользу, но и во вред будет... Невоздержан! Ишь снова лакает аки пёс...»

   — Отец Михаил, — грек тронул за плечо епископа, — укорот-то себе дай!.. Не то Фотию пожалуюсь... — Снова подумал: «Так ты же, Кевкамен, Игнагию служил... Аль забыл?! Да ничего не забыл... Игнатию, Фотию... Надо Богу служить! Его Сыну и Святому Духу! Так-то лучше...» — решил про себя, а вслух продолжил укорять: — Думали, что пьёшь немного, а ты эту дрянь хмельную любишь чересчур... Да, чересчур, как говорят язычники.

   — А что сие означает — «чересчур»?

   — Чур — божество здесь такое. Почитают его поганые. А когда чересчур, значит через Бога да к бесу! Вот и ты к бесу всё норовишь!

   — Кто ты такой? — взвизгнул отец Михаил. — Почему мне указуешь?! Да я тебя в пыль разотру, тля!

Аскольд мигнул сидящему рядом с епископом дружиннику, и тот положил свою мощную волосатую руку отцу Михаилу на плечо, слегка надавил:

   — Успокойся, поп. Не лайся!

Епископ уронил на стол руку с куриной грудкой, ткнул в неё свою кудлатую башку и вскоре захрапел. Кевкамен благодарно кивнул князю.

Один из скоморохов захотел подшутить над епископом: приставил к его голове два пустых турьих рога. Но тут уж Аскольд решил, что таким образом не следует издеваться над священнослужителем из Византии (да чего с дурней возьмёшь?! Им бы лишь позубоскалить!), поднялся и дал коленом под зад скомороху. Тот далеко от столов отлетел, и возвратиться сюда до конца пира охальнику больше никто не дал. А то ещё и плетьми отодрали бы!

Пировали до самого вечера; скоморохов попеременно сменяли девичьи хоры. Особенно запомнилась Аскольду одна из исполненных ими песен — величальная.

   — Ай да Янь! — восклицал чуть захмелевший князь, утирая широким рукавом льняной рубахи (одет был по-простому!) выступившие на глаза слёзы. — Угодил ты во всём князю, вовек не забуду!

Помнил Аскольд, как в детстве пела ему бабушка величальную. И как пела! Душу выворачивала наизнанку.

У воеводы тоже сердце от песен заходилось, и очень рад был за сына своего. Всегда чем-нибудь удивить может!

А какие красавицы поют! Нарядные, чистенькие. А голоса-то, голоса! И песня славная!..

Славная от слова «слава», повторяемого в песне постоянно. Поэтому кто-то из скоморохов взял в руки бубен и бил в него после каждого спетого хором этого слова, громким коротким боем как бы вколачивая «славу» в сердце каждого слушающего:

Слава нашему богу,
Слава!
Князю нашему на земле Слава!
Чтобы нашему князюшке не стариться,
Слава!
Его золотому платью не изнашиваться,
Слава!
Его добрым коням не изъезживаться,
Слава!
Его верным слугам не измениваться,
Слава!

После сих слов песни Аскольд подумал: «В самую цель! Словно стрелы меткого ратника...»

Чтобы правда цвела в Руси Киевской,
Слава!
Краше солнца светла,
Слава!
Чтобы князя золота казна,
Слава!
Была ввек полным-полна,
Слава!
Чтобы большому Днепру-батюшке,
Слава!
Слава неслась до моря,
Слава!
Малым речкам до мельницы.
Слава!
А эту песню мы хлебу поем,
Слава!
Хлебу поем, хлебу честь воздаём.
Слава!
Старым людям на потешение,
Слава!
Добрым людям на услащание,
Слава!

«Хлебу-то честь воздают, потому как жатва скоро у русов... Говорил же в дороге князь, — промелькнуло в голове у грека. — За душу хватают песней своей молодицы».

Отзвенели слова песни сладкозвучными гусельными струнами, князь Аскольд, растроганный, встал из-за стола, обнял каждую девицу из хора и каждой что-то шептал на ушко. Те, счастливые, зарделись, как маков цвет.

Тут и звёзды на небе высветлились, и кто как мог стал устраиваться на ночлег. Кевкамен приказал постелить ему и отцу Михаилу на стожке сена. Епископа подхватили под руки и, как куль с зерном, плюхнули на стожок; пристроился на сене и грек. Рядом улеглись два дружинника Яня.

Не спалось. Дружинники были почти трезвыми: видать, по приказу князя много не пили. Оружие при себе имели. На всякий случай: ночь впереди.

Звёзды мерцали холодно, глазам становилось больно. И зябко.

За лесом вдруг раздался вой.

   — Это волк... Вот уж вторую ночь жутко воет. Что надо ему?! — сказал один из дружинников.

   — Может статься, потерял волчицу?.. — предположил другой.

   — Должно быть, так.

   — А воет-то как раз за могильными курганами.