Аспазия

Но Ксантиппа не унывала. Хотя ей и было тяжело одновременно не выпускать из виду ни своих мраморных плит, ни безалаберного супруга, однако она ухитрялась и обуздывать излишнее красноречие философа, и заботиться о его насущном хлебе. Разумеется, когда обе эти обязанности сталкивались одна с другой, страх за жизнь Сократа брал перевес над материальными расчетами. Порой на нее вдруг находило такое беспокойство за своего старого младенца, что она бежала из мастерской выслеживать чудака. А тем временем ее покупателей сманивали другие торговцы, да и сама Ксантиппа теряла так дорого доставшуюся ей репутацию женщины практичной и опытной в торговых делах. Теперь она не знала ни минуты покоя среди своих мраморных глыб, колонн, ступеней! Часто, в разгар спора с неподатливым покупателем за лишний обол, у нее мелькало опасение, что Сократ, пожалуй, как раз в эту минуту опять разглагольствует где-нибудь на свою голову, и энергия Ксантиппы моментально исчезала.

Все назойливее и назойливее преследовала ее гримаса комика в маске Сократа, корчившегося на карнизе их домика, охваченного пламенем. Напрасно старалась она отогнать от себя зловещую картину. Маска еще страшнее скалила зубы и молодую женщину снова охватывал ужас, как в тот вечер в театре. Ксантиппа рвалась из мастерской на поиски Сократа; она ежеминутно дрожала за его жизнь. Скоро весь город начал смеяться над сварливой женщиной, не дававшей покоя бедному мужу. То она появлялась в гавани, где Сократ убеждал матросов не верить в мнимую защиту богов, покровителей мореходства; то врывалась в лавочку цирюльника и обрушивалась на мужа, который потешал публику, доказывая преимущества плешивой головы. Каждый раз ею руководило при этом лишь доброе намерение увести философа домой, но горячий характер постоянно заставлял ее забываться. Выведенная из терпения поддразниваньем присутствующих и невозмутимостью Сократа, Ксантиппа сначала говорила всем колкости, а потом принималась браниться, не разбирая ни правых, не виноватых.

От нее не укрылось, что ее муж, сделался еще популярнее между простонародья. Стоило ему заговорить и вокруг собиралась толпа; люди сбегались послушать философа, но не с благоговением, как хотелось бы Ксантиппе, а ради праздной потехи. Когда же эти слушатели ловкими возражениями подстрекали чудака все к новым парадоксам, один остроумнее и смешнее другого, а Сократ, не замечая их хитрости, продолжал неуклонно развивать до конца свою мысль, этот мудрейший из греков в самом деле казался Ксантиппе жалким шутом. И чем больше она стыдилась называться женою человека, за которым бегали уличные мальчишки, чем больнее ей было видеть, что никто не может оценить настоящих достоинств Сократа, тем сильнее закипал ее гнев и тем ожесточеннее нападала она на зевак, собиравшихся вокруг философа.

Сам он переносил нападки жены с непоколебимой стойкостью, но посторонним это скоро надоело. Ксантиппа как будто достигла своей цели. Кружок Сократа заметно поредел и если иногда ему и случалось собрать вокруг себя несколько человек на улице, то можно было заранее предсказать, что они разбегутся, едва завидев издали свирепую Ксантиппу. С тех пор как она несколько раз позволила себе ворваться силой в частные дома, где Сократ был в гостях, знакомые стали приглашать его реже, тем более, что и политические взгляды философа шли вразрез с общим течением. Таким образом, из многих некогда собиравшихся слушать его речи, вокруг Сократа уцелела только ничтожная горсть неизменных поклонников; они называли себя его учениками и никакие доводы, никакие угрозы не могли принудить их покинуть учителя. Однако, это были не прежние юные друзья и собутыльники весельчака-философа, не отчаянные товарищи Алкивиада, знавшие Ксантиппу еще цветущей, веселой женщиной и привыкшие к странным порядкам в ее доме, не отличавшемся особенной тишиной.

Та компания давно разбрелась на все четыре стороны.

Первых учеников философа давно сменило второе поколение; за ним последовали третье и четвертое. Это уже не были преданные, восторженные последователи, видевшие в своем благодушном учителе мудрого друга; нет, то были голодные честолюбцы, имевшие достаточно мужества, чтобы заранее пристать к партии будущего, рискуя восстановить против себя врагов Сократа. Эта молодежь хотела научиться у него всему, чему он мог научить, чтобы потом прикрываться именем знаменитого мудреца. Ученики прилежно записывали все, что говорил учитель, и наиболее практичные из них уже помышляли о славе, которой они добьются, издав после смерти Сократа свои записки.

Наслушавшись с детства насмешек над сварливою, необразованной Ксантиппой, эта молодежь смотрела на супружеский разлад в семье учителя, как на что-то неизбежное. Особенно преданные Сократу ученики считали даже своим долгом вступаться за наставника, чем еще сильнее возбуждали против себя озлобленную женщину.