Аспазия

— Мне кажется, под маскою вестника, ты прекрасно передал рассказ о смерти Гемона. Мне показалось, что я узнал твой голос, но кто играл Эвридику? Какой актер скрывался под маской этой царицы? Какое-то чувство волновало меня во время сцены, когда вы двое, ты — как вестник, он — как царица, стояли друг против друга. Я никогда не слышал, чтобы на сцене говорили так, как говорила эта царица. Кто, если не Полос, мог придать своему голосу такое очарованье?

— Нет, это был не Полос, — улыбаясь отвечал Софокл. — Ты сейчас говорил о нововведении в моей трагедии, было и еще одно нововведение, о котором до сих пор не знает ни одна человеческая душа, кроме меня и Гиппоникоса: в первый раз, на сцене, под маской, действительно скрывалась женщина…

— Кто же эта женщина, — спросил Перикл, — осмелившаяся вступить на подмостки, наперекор древним обычаям?

— Ты увидишь ее, — ответил Софокл, и через несколько мгновений подвел закутанную в покрывало женщину. Он отвел Перикла подальше от толпившегося народа:

— Неужели необходимо снимать покрывало, Перикл, чтобы ты узнал не только самую красивую, но и самую умную представительницу слабого пола?

Перикл нахмурился.

— Да, для меня необходимо снять покрывало, — сказал он холодным тоном.

Затем, решительной рукой, он откинул покрывало с лица женщины и очутился лицом к лицу с Аспазией. Содержание записки Теодоты, казалось ему, подтверждалось: Аспазия, без его ведома, тайно виделась с поэтом, втайне уговорилась с ним появиться на сцене. Он, конечно, был убежден в верности дружбы благородного Софокла, но Аспазия еще раз доказала, что она смеется над всякими цепями.

Все, что думал про себя, молча глядевший на Аспазию, Перикл, она прочла на его лице, по его нахмуренным бровям, по его взгляду и отвечала на это красноречивое молчание:

— Не хмурься, Перикл, и прежде всего не сердись на своего друга Софокла — я заставила его сделать то, что он сделал…

— Не сердись на Аспазию, — вмешался поэт, — и знай, что она внушила мне, что дружба священнее любви, если она старее любви.

— Мое призвание — борьба против предрассудков, — продолжала Аспазия, — и ты не должен сердиться на меня за то, что я нахожу не меньшее удовольствие в образах поэта, чем в мраморных статуях в мастерской Фидия. Я приехала в Элладу для того, чтобы найти в ней красоту и свободу, — если бы я искала рабства, то осталась бы при персидском дворе и жила, наслаждаясь сонной любовью великого царя. То, что в настоящую минуту беспокоит тебя, друг мой, есть предрассудок, недостойный эллина!

В это время к ним подошел Гиппоникос и пригласил Перикла и Аспазию принять участие в обеде, которым он хотел на следующий день достойно отпраздновать победу.

Начало уже смеркаться, когда Перикл расстался с Гиппоникосом, Софоклом и Аспазией. Задумчиво шел он домой, думая об Аспазии, повторяя в своем сердце то, что она говорила и отдавал ее словам справедливость. Любовь не должна быть цепями! Рабское иго не должно существовать ни для Аспазии, ни для него самого!

«Ты можешь пойти к Теодоте», — говорил он себе. «Может быть, не следует слишком привязываться к одной женщине».

Он вспомнил о записке коринфянки и о рабе, который ждал его под колоннами Толоса. Сообщенное ему Теодотой, конечно, уже было объяснено Софоклом, но, может быть, она хотела сказать ему еще что-нибудь и он пошел к колоннам Толоса.

Раб повел его пустынными переулками до ограды сада и остановился у маленькой калитки, которую собирался открыть.

Перикл стоял у дома Теодоты; он мог войти, никто не видел его. Вдруг он подумал, что не имеет ни малейшего желания разговаривать с Теодотой. Он сказал рабу, что должен отложить свое посещение. Тот с изумлением посмотрел на Перикла.

На небе взошла Луна; яркий свет ее отражался в морских волнах и освещал вершины гор. Воздух был теплый и мягкий. До Перикла донеслись звуки хора:

«О, всепобеждающий Эрот!» — где-то вдалеке юноши пели отрывки из полюбившейся трагедии. Новое беспокойство возникло в душе Перикла при мыслях об Аспазии. Он не забыл Софокла и Гиппоникоса и полученных ими лавров. Продолжительный мир начал казаться ему бесцветным, давящее чувство охватило его. Ему казалось, что он должен собрать войско и флот и стремиться к блестящим победам. Он дошел до театра Диониса. Мертвое молчание царствовало в громадном театре, который днем был полон пестрой, оживленной толпой. Перикл бросил взгляд на театр, на ярко освещенную луной вершину Акрополя. Морщины на его лице разгладились, грудь стала дышать свободнее, он чувствовал себя окруженным дыханием бессмертной жизни.

Глава IX

Гиппоникос, сделав все возможное, чтобы придать как можно больше блеска и роскоши своему празднеству, не успокоился до тех пор, пока Перикл и Аспазия не согласились принять в нем участие.