Аспект белее смерти

На реке я в итоге проторчал часа два — не меньше, но одежда толком просохнуть не успела, натягивал ещё влажную. Обуваться и вовсе не стал, вместо этого связал шнурки и перебросил ботинки через плечо. Пошёл от реки по петлявшей в густой траве тропинке и почти сразу выбрался из кустов к высоченному каменному забору с железными пиками поверху, за которым пряталось поместье Барона. Барона с большой буквы, не какого-то там дворянчика. Под этим деятелем ходило всё жульё Заречной стороны, и тот же Бажен платил Барону оброк точно так же, как ему самому платил оброк Гнилой дом и другие ватаги босяков.

Дальше тропинка потянулась вдоль ограды, по ней я и вышел к дороге с засыпанными гравием и кирпичным крошевом ямами. У калитки на ходулях вышагивал привратник в бриджах, распахнутой ливрее на голое тело и мятом цилиндре. Лицо его было разрисовано белой краской под череп, и выглядел слуга Барона весьма жутенько, но приблудного босяка не шуганул. Всего лишь чиркнул поперёк горла ногтем большого пальца и высунул набок язык.

Я намёк понял и поспешил прочь.

Глава 7

3−2

Колокольный звон нагнал на полпути к Гнилому дому. Перво-наперво в уличный шум вплёлся какой-то странный вибрирующий отзвук, вплёлся и сразу пропал, чтобы миг спустя вернуться куда более чётким и громким. Тягучий перезвон церковных колоколов быстро усилился, окружил и стал накатывать решительно со всех сторон. Застигнутые им прохожие замедлили шаг, телеги остановились, свары стихли, перестали драть глотки зазывалы и торговаться с покупателями продавцы. Но — минута, другая, и всё вернулось на круги своя, разве что степенности в жизни горожан заметно поубавилось, прорезалась явная суета.

Да оно и понятно: близился небесный прилив, не успеешь наведаться в церковь и десяток горячих отхватишь всенепременно. Ну или штраф в пяток целковых впаяют, что для иной публики даже больней. И это только за первый раз, злостных нарушителей и на каторгу отправить могли.

Ближайшей к Гнилому дому была церковь Чарослова Бесталанного, я обулся и заторопился туда, желая успеть до наплыва добропорядочных обывателей, которым требовалось разобраться с неотложными делами и собрать домочадцев. Идти было всего ничего, поэтому оказался на месте задолго до начала вечернего столпотворения: у ворот разве что в две шеренги местные побирушки выстроиться успели, даже хвост очереди на улицу покуда не высовывался, всем хватало места во дворе.

Пятачок перед воротами раскис после дождя, а мне месить грязь нисколько не хотелось — чай, не босиком, а в ботинках, поэтому как вынырнул из переулочка, так сразу и отодвинул в сторону доску, чтобы протиснуться в известную каждому окрестному мальцу дыру. Народу на церковном дворе собралось не так уж и мало, обнаружилась там и наша мелюзга, которой что-то вещал приблудыш Яр.

Плакса указала на меня, Рыжуля обернулась и с улыбкой помахала рукой. Я зашагал мимо свечной лавки, тут-то от ворот и послышался оклик:

— Эй, ты!

Имени не прозвучало, но каждый босяк сразу понимает, когда зовут именно его. Непонятливые на улице не задерживаются — их удел работные дома или каторга, а то и общая могила. Я был не из таких, внутри так и ёкнуло. Но виду не подал, с шага не сбился и не оглянулся, как шёл, так и продолжил идти. Только теперь уже не к мелюзге, а к входу в церковь. Там не достанут. Не все смогут достать — так уж точно.

— Стоять, кому сказано! — гаркнули теперь уже во всю глотку.

Люди начали оборачиваться, я же и ухом не повёл. Я — не «эй, ты», я — Серый. Отозвался бы даже на Худого, а вот так — нет, нет и нет. Иду.

Сзади накатило ощущение смертельной опасности, аж проморозило всего. Ещё — стремительные шлепки по грязи и шумное дыхание.

— Серый, шухер! — завопил Хрип. — Тикай!

О, я бы припустил, и ещё как! Но в самый первый миг остановил страх потерять лицо, а дальше понял, что заскочить в церковь попросту не успею. Догонят и порвут!

Я развернулся и скрестил на груди руки. Не от такой уж уверенности в себе скрестил, а чтобы уберечь их от укусов, ведь нагоняли меня два короткошерстных бойцовых пса с обрезанными ушами и обрубками хвостов. Мощные головы со страшенными пастями, испещрённая шрамами шкура, ошейники с длинными железными шипами и… глаза!

Глаза определённо не принадлежали простым животным, они вроде как даже светились, и какое-то наитие подсказало, что в собачьих телах заточены бестелесные твари с той стороны.

Пропади я пропадом, если это не так!

И захотел бы — не смог с места сдвинуться, ровно в соляной столп обратился. А ещё сообразил: не кинутся. Только не посреди церковного двора, только не на всеобщем обозрении, только не когда я стою, а не пытаюсь удрать.

И да — замерли в паре шагов, ощерились, изготовились к прыжку, но не более того.

Хозяином псов оказался мужчина средних лет, в котелке, неброском плаще и кожаных сапогах. Был он чуть выше среднего роста, с вытянутым лицом без усов и бороды. Улыбка его не понравилась чрезвычайно — верхняя губа приподнималась, открывая неровные зубы. То не улыбка, а оскал.