– Некий ученик мясника из еврейской лавки, как я слышал. Этот парень схватил женщину на железнодорожной станции Мазарик и угрожал ей ножом, пока его не подстрелил один из ваших ребят.
Смолак покачал головой.
– Он не был евреем, не знаю даже, откуда берутся такие слухи. Во всяком случае, это не тот, кто орудовал здесь. Просто безумец с ножом.
– Простите, вы не считаете, что совершивший подобное – сумасшедший? – недоверчиво спросил Бартош, кивая в сторону расчлененного тела.
– Конечно, он сумасшедший, но… другой. Его безумие другого рода. Тот, кто сделал это, живет в нашем мире, а не в Зазеркалье. Как вы сами сказали, он точно знает, что делает. Единственное, чего я пока не могу понять, почему он выбрал именно эту женщину.
Смолак снова огляделся. Комната была дорого обставлена, а сам дом в стиле барокко располагался на одной из извилистых террас холма в районе Мала-Страна. Это была богатая часть города, где традиционно жили немцы, за что ее называли также Прагер Кляйнзейт. Проходя через квартиру к спальне, Смолак заметил на столе гостиной газету
– Как бы там ни было, – сказал Вацлав Бартош уже в дверях, – я напишу отчет и пришлю его.
Перед выходом он задержался, нахмурился и повернулся к Смолаку.
– Что-то еще, доктор?
Бартош пожал плечами:
– Возможно, просто наблюдение. Есть нечто вне моей профессиональной компетенции.
– Поверь мне, доктор, я буду благодарен за любые замечания, которые вы можете сделать. Это уже четвертое убийство.
– Все это… – доктор осторожно махнул в сторону кровати. – Все это кое-что очень напоминает. Около пятидесяти лет назад в Лондоне произошла серия подобных преступлений. Обычно убийства совершались на улицах или парках, ровно так же поступает и Кожаный Фартук. Но одну женщину там, в Лондоне, убили в доме, и я должен сказать вам, что картина очень похожа на эту. Возможно, вы слышали: в Англии это стало почти что фольклором. Убийца известен как Джек Потрошитель. Не знаю точно, но, кажется, его так и не поймали. Было несколько подозреваемых, однако доказать их причастность не удалось.
Смолак нахмурился; он смотрел на расчлененное тело, но на самом деле его не видел – просто вспоминал предыдущие убийства, восстанавливая в памяти хронологию и подробности.
– То есть вы говорите, нужно искать англичанина? Которому сейчас примерно от семидесяти до девяноста лет?
Доктор покачал головой.
– Когда говорят о викторианском Лондоне, вспоминают прежде всего трех человек: королеву Викторию, Чарльза Диккенса и Джека Потрошителя. Причем не обязательно в таком порядке. Как я уже сказал, маньяк, который так жестоко убивал женщин, стал почти что фольклорным персонажем. Подобно тому, как наш соотечественник Ян Неруда, прекрасный писатель, находился под влиянием Чарльза Диккенса, возможно, и Кожаный Фартук видит себя творческим наследником Джека Потрошителя. Слишком много сходств, которые следует учитывать.
Смолак задумчиво кивнул. Признаться, ему вспоминался Потрошитель, но он не знал подробностей о лондонских убийствах.
– Насколько я помню, в Лондоне все жертвы были проститутками. А эта женщина… – Он кивнул в сторону тела на кровати. – Нет, она не была дамой легкого поведения. Обеспеченная молодая леди.
Доктор снова пожал плечами.
– Я же сказал, это просто наблюдение.
– Хорошо, я займусь этим. Спасибо, доктор.
– Есть еще одна деталь, которую стоит, наверное, принять во внимание, – сказал Бартош прежде чем уйти. – Вблизи одного из мест, где было совершено убийство, приписываемое Потрошителю, был обнаружен кожаный фартук.
Доктор ушел. А Смолак вдруг заметил, что у ножки кровати что-то сверкнуло.
«В этой задержке есть свои преимущества, – утешал себя Виктор Косарек. – Гораздо приятнее совершить поездку при свете дня». Он испытывал невероятную любовь к своей стране: ощущал глубокую связь с природой Чехословакии, ее ландшафтом и культурой, и в этом не было чувства ожесточенного национализма – товара, на который вел охоту тевтонский сосед. После вчерашних событий так приятно было бы сидеть и наблюдать, как за окном поезда город уступает природе.
День снова был холодным, но в просветах между тонкими полупрозрачными ветвями деревьев, высаженных вдоль железной дороги, плясали яркие солнечные лучи. Листья еще не опали, и за багряно-позолоченной бахромой поднимались сосновые леса, дышащие легендами. Земной рябью мелькали холмы, скучающие горы выламывались из недр, мелькали поля и деревушки. Темное сердце Европы.