Как всегда, одна из возможностей преодоления, и этому тоже учит жизнемысль Антонена Арто, связана с личной жертвой и риском, которые нельзя переложить на дружелюбных соседей, как натрудившую плечи поклажу. Давно было сказано, что риском не делятся, а берут его весь на себя, щедрость тут неуместна. Риск неповторим, как не повторяется боль, своя, персональная, и та, которую ты заставляешь испытать других. Ведь не получится думать, что вот эта боль — отражение предыдущей и первообразной. Она так сильна, словно ее отродясь ни у кого не бывало, и тело, о чем поведал в своих записях и рисунках Арто, переживает ее как абсолютную данность, не задумываясь о канонических эмблемах мучений — разве порой ища в них утешения, если мозг еще не затоплен. Как самостоятельно находят свою мысль, так находят и риск, плагиатом он запятнан не будет. В конечном счете риск и опасность сегодня встретят тех, кому надоело участвовать в холодных отыгрышах все того же древнеегипетского материала. Ни на минуту эти выставочные церемонии не позволяют забыть, что «курить хочется», как выругался Чехов, стоя перед тогдашней гладенькой живописью.
Иногда говорят, что художник обращает в искусство все, к чему прикасается. О, до этого путь в тысячу лет, но в комплименте отпечаталось бессознательно-верное понимание артистического призвания. Если бы художник умел делать то, что вменяется ему в заслугу, он был бы святым. Он освящал бы предметы прикосновением, выводя их из пленного, падшего состояния. Он мог бы исполнять заповеди духом единым, не исполняя их во плоти. «Рабби, соверши благословение над свининой, и она станет кошерной», — говорит старая притча. В этом святость, во власти над предметами, в причастности чуду. Рано умершие Ив Кляйн и Пьеро Манцони были уверены в обязательности такой судьбы для художника. Когда Кляйн проектировал райский сад и устраивал огненные действа, чтобы все ожило и было «светлым», когда Манцони решил раздавать свою кровь в аккуратных флакончиках (свои экскременты, merde dell' artista, он успел собрать и упаковать до того), они тянулись к этому идеалу, ради которого извел себя Арто.