Аспекты духовного брака

Художники сегодня избегают пафоса, и перспективы патетической композиции незавидны. Меж тем культура, не окончательно утратившая волю к строительству, не может обойтись без пафоса. Когда же она пытается от него отделаться и отделиться, выдавить его из обихода, возникает не врачуемый ни иронией, ни психоделическими инъекциями невроз, корни которого прослеживаются отчетливо: культура смирилась со своим, как ей кажется, свершившимся финализмом, и значит, не остается ничего, кроме эклектики и цитирования, истины масок и торжества косвенных языков. Гипертрофия уклончивых, персонажных высказываний, заполонивших искусство и доносящихся сквозь прорези в личинах, это симптом интеллектуальной сдачи и пораженчества, характеристика того, что почти никто больше не отваживается говорить собственным голосом, не страшась прямоты своей речи. Слышатся небезосновательные, на первый взгляд, возражения, что разговор «от своего лица» уже невозможен, ведь субъект устранен, смыт прибрежной волной, той самой, которая слизала и пафос. Действительно, в пустоте, созданной их исчезновением, формируется деиерархизированный мир, мир как гладкое покрывало, где помимо иссякшего говорящего человека нет и этики: этика и субъект предполагают друг друга, и именно неколебимой до определенной поры властью Этического обеспечивались присутствие ответственного держателя речи и необходимость выбора между иерархически неравнозначными вариантами действия и поступка. В настоящее же время перед нами разглаженное семиотическое пространство падшего духа — знак отсылает лишь к знаку, а текст, игнорируя сферу предметной реальности, соотносится лишь со скопищем текстов. Сожжена сама территория патетических изъявлений, и откуда им взяться, если субъект, этика и реальность, все то, чем зияет сейчас изрешеченное тело литературной и художественной деятельности, суть непременные условия и даже синонимы пафоса. Это ценности, не просто конституирующие его бытие, но и глубоко ему родственные, соприродные, они с ним из одного смыслового ряда — так в разборе мифа у Ольги Фрейденберг («Поэтика сюжета и жанра») еда, совокупление, рождение и умирание одинаково ходатайствуют за общий, запаянный в единую капсулу, нерасчленимый ряд жизнесмертия.

Но, лишенные пафоса, то есть идеологии броска, прорыва, требования невозможного, культура и ее важнейшая составляющая, искусство, оборачиваются бесплодным самоудовлетворением. Мучаясь своей недостаточностью, они должны снова зачать и вынести на поверхность людей, отказывающихся согласиться с прописанным им недугом. Эти люди начнут заново строить этику и реальность, сознавая, что, пройдя через смерть, отмененные сущности могут восстать лишь в качестве начал неограниченных и предельных. Хорошо, что они прошли через смерть, — так добиваются воскресения; нет иного способа вернуться к себе обновленным, кроме как выдержать испытание уничтожением, говорил хасидский вероучитель Дов Бэр из Межерича.

Патетическая композиция трудна. Трудно убедить в ее подлинности, в том, что аффектированная речь мобилизована жаждой насущного, что это не только маска стиля, не только прием. Так или иначе тяготение к пафосу, который допустимо назвать и утопией прямого, неопосредованного, неперсонажного высказывания, надежно свидетельствует: говорящий, несмотря на уготованное ему растворение в омуте принудительно всеобщего языка, охвачен потребностью овладеть собственным голосом. Сам этот голос, в своей безусловности, быть может, недостижим, но стремленье к нему указывает на правду намерения — дотронуться до реальности с помощью символического языка искусств.