Асса и другие произведения этого автора. Книга 1. Начало. То да сё…

К сожалению и к несчастью, Катя была довольно общественным человеком. Актерское мастерство у них на курсе, после того как Ромма выгнали, преподавал прелестный, редкой душевности, интеллигентности человек, замечательный, поразительной техники актер, игравший у Мейерхольда, Охлопкова — Лев Наумович Свердлин. Именно по интеллигентности, наверное, в душу он к своим ученикам никогда не лез. Просто приходил на занятия, терпеливо и внимательно смотрел работы, давал толковые советы. Но в конце третьего курса студентам показалось, что им этого мало, что они заканчивают институт недоучками, и хотя я умолял Катю не влезать в разгоравшийся базар, тем не менее у них на курсе все же началась шумная и некрасивая общественная буза, закончившаяся тем, что Свердлина попросили из института.

До Свердлина же у актеров и у нас, режиссеров, предмет актерского мастерства вела Нина Станиславовна Сухоцкая, актриса Камерного театра, исключительно высокосветская дама, подруга Таирова и Коонен, безукоризненных манер, величественная, но и прелестная, вполне обворожительная, однако иных практических заслуг в педагогике как-то не имевшая. К тому же ходил слух, что одновременно с невинным преподаванием у нас в институте была она еще и одной из самых знаменитых и редких тогда в Москве лесбиянок.

Вообще ВГИК тогда был рассадником разнообразных новомодных послесталинских веяний. В частности, одним из загадочных результатов первой на нашей жизни перестройки, именовавшейся в те годы «оттепелью», явилось то, что во ВГИКе ввели новый «оттепельный» предмет — пантомиму. Руководил всей вгиков-ской пантомимой Александр Александрович Румнев, седой статный красавец, тоже бывший актер Камерного театра. Все уважительно, хотя и неинтеллигентно, исподтишка указывали на него пальцами и таинственным шепотом, тоже уважительно, сообщали друг другу, что он знаменитейший, с огромным стажем, столичный педераст. Тогда это слово бытово граничило с обиднейшим ругательством, но в случае с Румневым ни у кого оскорбительных интонаций не проскальзывало. Скорее просто ставился редкостнейший диагноз.

Помню, как однажды, поздно вечером, мы с Катей бежали в закрывающийся буфет, а Румнев и Нина Станиславовна Сухоцкая о чем-то мирно, но величественно беседовали в фойе. Катя, остановив меня, прошептала:

— Посмотри на них и запомни эту удивительную картину. Перед тобой — самые бескорыстные и самые чистые взаимоотношения мужчины и женщины в мире!

А и правда, я и па сей день время от времени и без всяких видимых причин вдруг да и припомню эти две красивые, благородной внешности фигуры, возвышенно и беспорочно беседующие о чем-то значительном и высоком.

Итак, после милейшего, свергнутого студенческой бузой Свердлина пришел энергичный, можно сказать, матерый мхатовец Белокуров, всем памятный по роли Чкалова в фильме Калатозова. В «Хождении по мукам» Рошаля, незадолго до описываемого времени, Белокуров сыграл анархиста и бандита Леву Задова, где им была произнесена коронная фразочка, немедленно повисшая на устах у всего советского народа: «Я — Лева Задов, со мной шю-тить не надо!»

«Шютить» с Белокуровым действительно, мы скоро это поняли, совсем не надо. Он всегда торопился, у него по всей Москве была запланирована тысяча одновременных халтур, преподавал он, вероятно, во всех училищах и театральных школах, выпивал помаленьку с утра и к вечеру обыкновенно довольно прилично набирался, алел склеротическими щеками и при этом, ко всеобщей зависти, водил за собой дивной красоты молодую женщину, говорили, тоже актрису, которую к тому же все считали его любовницей. Актером же сам Белокуров был действительно превосходным. Даже одна роль Чкалова чего стоит!..

С педагогикой же, я думаю, он все-таки «шютил». Помню, как-то он забежал в нашу мастерскую, хлопнул в ладоши, потребовав тишины и внимания, сказал, обращаясь к нашим мужикам-режиссерам, полууголовным, полуинтеллигентным знатокам и ценителям реальной жизни:

— Встать! Сесть! Так. Сегодня будем учиться играть любовь. Разбейтесь на пары! Сядьте друг против друга! Упритесь коленками друг в друга! Теснее, плотнее! Теперь смотрите друг другу прямо в глаза!.. В зрачки, говорю, только в зрачки!

На всех нас единственным теоретическим любовным предметом была одна Динара Асанова. Тем не менее мы тупо и покорно разбились на мужские полукриминальные пары, повинуясь воле мастера, вперлись в зрачки друг другу.

— Отлично, — прокричал Чкалов. — Теперь считайте друг у друга на глазах реснички! Одну за другой, одну за другой! Одна, две, три, восемь, двенадцать, пятнадцать…

Все тупо считали друг у друга реснички на глазах.

— Отлично, — опять возопил неугомонный героический летчик. — Теперь начинайте говорите друг другу мне все равно что!

Мы сбивчиво и косноязычно стали однополо бормотать друг другу: «Вася, ты знаешь, он говорит, что я тебя люблю!»

— А-а-атлично! — вне себя от восторга кричал нам мхатовский демиург.

И на самом деле получалось неплохо. Если не лень, попробуйте сами. Эффект любовной правдивости и доверительности гарантирован.