Асса и другие произведения этого автора. Книга 1. Начало. То да сё…

— Картина очень сложная, она только кажется простенькой. Начинаю делать одно — плохо, начинаю другое — опять очень плохо, начинаю третье — совсем никуда… Я сделал уже несколько вариантов, и все — говно. К встрече не готов.

Шварца я еще не знал, поэтому не знал, правду он говорит или нет, пишет на самом деле или не пишет, может, бездельничает, занимается чем-то другим. Наверное, все-таки пишет если дома сидит — чего ему еще там в такую жару делать?

— А как же быть?

— Не знаю. Позвони мне ну часа через четыре…

Сижу в монтажной дальше, чего-то там клею, отсчитываю часы. Через четыре часа звоню.

— Ничем порадовать не могу. Дела в прежнем положении. Написал еще один очень плохой вариант.

— А что же делать?

— Звони мне завтра в двенадцать часов.

— Но завтра-то что будет?

— Думаю, все будет хорошо. Все должно быть хорошо. У меня так не бывало, чтобы в конце концов все было плохо.

Звоню назавтра в двенадцать.

— Опять порадовать не могу, — сообщает Шварц со все той же мужественной сухой гордостью. — Все плохо.

— Что же делать?

— Не знаю.

— Когда звонить? — Я уже чувствую, как слова пробуксовывают во рту.

— Звони в четыре, — говорит он с абсолютным спокойствием.

Кладу трубку в задумчивости: нормален ли психически человек, с которым свел меня добрейший Арнштам. Звоню Льву Оскаровичу.

— Лев Оскарович, а вы Шварца вообще откуда знаете?

— Откуда знаю? Гога Товстоногов пригласил меня посмотреть своего «Идиота», там действительно был один гений, которого все видели, вне зависимости от своего культурного уровня — Иннокентий Михайлович Смоктуновский. Но там был еще и другой человек чрезвычайной одаренности. Когда сыграли увертюру, я это уже понял. Сочинение было Исаака Иосифовича Шварца. Я позвонил Дмитрию Дмитриевичу Шостаковичу и спросил: «Знаешь ли ты такого Шварца?»

— Иными словами, вы говорите, что знаете его с самой хорошей стороны? — спрашиваю Арнштама.

— Да, и советую тебе послушать музыку к «Идиоту».

— Где ж я ее послушаю в шестьдесят восьмом году, когда Смоктуновский давно ушел из театра?

— Музыку к товстоноговскому «Идиоту» можно послушать в пырьевских «Братьях Карамазовых»…

— Как это? — удивился я.

Оказывается, в свое время Арнштам и Пырьеву все с той же решительностью «матросского дела» заявил:

— Иван, ты в музыке ничего не смыслишь. Потому не спорь. Музыку к «Карамазовым» тебе будет писать Шварц.

Сроки, да и сам клиент были очень жестокими, Шварц долго мучился, страдал, потом кто-то, чуть ли не сам Арнштам даже, предложил ему:

— Иван в театр давно не ходит, в театре ничего не видел и никакой театральной музыки не слышал, не знает и уж во всяком случае не запоминает.

В пароксизме слабоволия, стиснутый обстоятельствами, Шварц поддался уговорам и кой-какую, весьма деликатную компиляцию из «Идиота», очень скромной, совсем невыпирающей частью, вставил в совершенно новую и оригинальную музыку «Карамазовых». Не учтена была одна маленькая деталь: Пырьев-то действительно в последние годы в театр ходил нечасто, но Товстоногов кино иногда смотрел. Когда на премьере в ленинградском Доме кино в увертюре к «Карамазовым» он услышал несколько знакомых тактов из своего спектакля, то с грохотом упал со стула от возмущения. Потом Исааку Иосифовичу долго пришлось налаживать отношения; их вроде бы мирили и Арнштам, и Шостакович, слава Богу, наконец все успокоилось, Шварц писал замечательную музыку Товстоногову дальше и к «Горю от ума», и ко многим другим знаменитым его спектаклям.

…Все это рассказал мне тогда Арнштам. Получив от Льва Оскаровича столь обнадеживающую информацию о психической полноценности Шварца, я одновременно понял, что имею дело с очень непростым музыкальным феноменом. Повесил трубку, тупо жду назначенных четырех часов. Вдруг в монтажной — звонок, Шварц кричит в трубку:

— Все!.. Все! Все готово! Вальс готов! Можешь приезжать! Я тебе все сыграю!.. Все! Все готово!..

— Ты же мне велел в четыре звонить…

— И к четырем не было бы ничего готово, и завтра не было бы готово, если бы на меня не упал потолок!

— В каком смысле?

— В прямом! В прямом! В самом прямом смысле!.. После разговора с тобой я сочинил еще вариантик, еще неудачнее, чем прежде, и в огорчении прилег отдохнуть. Дом у меня старый, потолок с лепниной: ангелы с трубами, гирлянды цветов и другое всякое, я смотрел-смотрел на них, опять что-то в уме сочиняя, стал засыпать. Вдруг в какую-то долю секунды будто меня кто в бок толкнул, открываю глаза и вижу: буквально прямо на меня летит с потолка ангел с трубой, и еще через долю секунды ангел ударяет меня в грудь…

— Как?!

— Приезжай, посмотришь… Половина потолка упала на меня, и под этим впечатлением я сочинил, по-моему, очень славный вальсик.