Ассасин

Не выдержав, я подняла голову. Его взгляд был устремлен на меня, и, хотя свет от костра несколько смягчал его, в глазах все равно читалась решимость, перемешанная с усталостью. Мне отчего-то стало неуютно, я отвернулась.

— Далеко нам еще?

Пусть лучше вновь отделается язвительной шуткой. Любая колкость в этот момент была бы более приемлемой, нежели странный немигающий взгляд, от которого почему-то пробирал холодок.

— Нет, остался всего день пути. — Вопреки моим предположениям Рен ответил спокойно, без сарказма. — Отсюда прямая дорога до деревни в горах, а там поворот на особняк Стэндэда.

— Один день? — ощутив облегчение, переспросила я, и Декстер, ни на секунду не отрывающий от меня глаз, кивнул.

— Да, через день ты увидишь его.

«Ну вот, опять! — Презрительные нотки в его голосе задели меня, однако стало легче. — Цинизм лучше. Он привычнее и понятнее».

— Замечательно, — буркнула я, и Рен отвернулся.

Вода закипела. Я зачерпнула ее кружкой и вернулась к бревну. Посмотрела на чай и поняла, что больше не хочу его, аппетит тоже испарился.

— Много у тебя пива?

Если Рен вопросу и удивился, то вида не подал.

— Достаточно. Хочешь?

— Да, если ты не против.

Он открыл одну из стоявших на земле бутылок и протянул мне. Я отхлебнула. Пиво оказалось крепким и горьким, в самый раз под мое просевшее настроение. Чтобы газ выдохся быстрее и не щекотал горло, я перелила часть напитка в кружку и хмуро уставилась в костер.

Ну почему мы не можем нормально общаться?

В сторону Рена я больше не смотрела — он все еще будил во мне глубокое, не поддающееся описанию, но так прочно зацепившееся корнями за душу чувство. Любовь. Именно это слово подходило сюда больше всего, и я вздохнула — стало грустно. Я подняла кружку и залпом опустошила ее до дна.

Декстер покачал головой.

— И что я буду делать с тобой пьяной?

— А что ты будешь делать со мной трезвой?

Я перелила в кружку оставшееся пиво.

— Я еще не решил.

«Надо же, не решил он».

Созерцая полыхающие поленья, я лишь пожала плечами; какое-то время мы сидели молча. Яркие искры зигзагообразно взвивались вверх и растворялись в непроглядной темноте бескрайнего ночного неба.

— Ты всегда занималась витражами? — вдруг нарушил тишину Рен вполне себе безобидным вопросом.

— Почти.

— Почему?

— Мне всегда нравилось создавать красивые вещи. Превращать кусочки стекла в картинки, чтобы люди смотрели и радовались. — Я чувствовала, что спиртное усиливает во мне жажду общения, вероятно, то же самое происходило и с Реном. И я не стала противиться странному сентиментальному порыву, а продолжила говорить. — Обычное стекло есть в каждом доме, но мало кто представляет, что его можно раскрасить и превратить в мозаику. Никогда не знаешь, что именно получится в следующий раз, но всегда получается что-то прекрасное.

Я помолчала.

— А чем занимался ты?

— Разными вещами. Но больше всего убивал.

— Зачем?

— Это моя работа.

— И ты ничего не чувствуешь, когда убиваешь?

Прежде чем ответить, Рен некоторое время рассматривал блики на бутылке.

— Чувствую. — Он поднял голову и посмотрел мне в глаза. — Тебе кажется странным, что я способен чувствовать?

— Нет. Не кажется.

«Я всегда это знала. Что ты способен».

Он отвернулся и замолчал. Чтобы отойти от скользкой темы, я перевела разговор на себя.

— А я всегда мечтала научиться рисовать. Не просто собирать картинки из стекла, а мастерски владеть кистью. Чтобы у меня была целая коллекция масляных красок всех оттенков, которые только возможны, и тогда, находясь в залитой солнечным светом мастерской, я бы рисовала пейзажи. Только для этого надо поступить в Каннскую академию художеств…

Я замолчала, оборвав предложение посередине.

— И в чем проблема?

Сердце сжала тоска.

— Ни в чем. — Я хлебнула сразу столько пива, что едва не подавилась.

Мысли непроизвольно вернулись к прежним мечтам и прежней жизни, какой она когда-то была… Вспомнились веселые посиделки с пирожными у Лайзы, посещение вечеров моды вместе с Саймоном, работа над витражами, прогулки в парке за домом, когда солнце уже садится и гладкая поверхность озера отражает его розовые лучи. И утки. По нему так любят в закатные часы плавать утки.

— Что с тобой?

Мне показалось, что я расслышала в вопросе озабоченность, и это заставило меня грустно улыбнуться.

— Ничего, все в порядке.

— В порядке?

Рен пристально смотрел на меня, а я тонула в его глазах. В те редкие моменты, когда они оттаивали (может, это всего лишь свет от костра?), я чувствовала, как мое сердце начинает гулко стучать в груди, а голову наполняет одно-единственное желание — чтобы он смотрел на меня всегда, вечно. Чтобы вот этот самый взгляд окутывал меня, заворачивая в теплую шаль, защищал, ласкал, оберегал. Вот он — человек, который изменил всю мою жизнь, который разрушил ее. А я все так же сильно любила его, может быть, даже еще сильнее, чем прежде…

— А ведь это все из-за тебя… — вдруг прошептала я. Не сдержалась.

— Что из-за меня?

— Все поменялось из-за тебя. — В сознании задребезжал предупреждающий об опасности колокольчик — «остановись, Элли, помолчи!», — но я проигнорировала его.

Рен прищурился.

— Продолжай.