Ассасины

— Я слишком стар для таких приключений. Да и здоровье уже, увы, не то. Я пригожусь в других вещах. Там, где меня никто не заменит. Так и знайте, можете на меня рассчитывать. — Он зевнул. — Таинственная история. Жаль, что Лео не дожил, не смог рассказать вам, кто такой этот Саймон. Оказал бы нам неоценимую помощь, мог бы навести на этого Архигерцога. Впрочем, — задумчиво продолжил он, — возможно, все они уже давно мертвы или где-то затерялись... — Он закашлялся, похоже, у него начиналась простуда. — Скажите, а вам не приходило в голову, что кто-то здесь лжет, а, Бен? Проблема в том, что мы не знаем, кто именно... Но ведь кто-то знает все и о Саймоне, и обо всех остальных, но он нам лжет...

— А вот тут вы ошибаетесь, отец, — возразил я. — Все они католики, и все лгут. Каждый, вне всякого сомнения, выдает какую-то одну, маленькую ложь исключительно в своих интересах. Так уж они устроены, эти католики.

— Но ведь и я тоже католик, — заметил он.

— Я ни на минуту не забывал об этом, Арти.

— А вы, однако, наглец.

— Просто я хорошо знаю католиков. Сам когда-то был католиком...

— И до сих пор им остались, мой дорогой. В глубине души вы из нашего стада. Хоть и отказываетесь это признавать. Один из нас. Всегда им были и будете. — Он похлопал меня по руке. — Просто налицо небольшой кризис веры. Но и это пройдет, не волнуйтесь.

— Вот уже двадцать пять лет, как кризис веры, — насмешливо фыркнул я.

Отец Данн расхохотался, а потом начал чихать. Снова потянулся за носовым платком.

— Не вижу повода для волнений. Все образуется. Вот увидите. А теперь, прежде чем начну рассказывать свою историю... Вы вроде бы упомянули Борджиа?

Я объяснил, что о конкордате Борджиа рассказал мне брат Лео, что документ этот является историей ассасинов. Что там все указано, имена, места, и кровавый этот след тянется за Церковью вот уже несколько столетий.

Я закончил, и он кивнул.

— На мой вкус отдает фальшью. Возможно, просто подделка, и не слишком ранняя, века девятнадцатого, с целью шантажировать кого-то или заставить совершить нечто ужасное. — Мы почти доехали до аэропорта, дождь перестал, в небе, совсем низко, казалось, прямо над нашими головами, проносились реактивные самолеты. — Хотя... это совпадает с кое-какими известными мне фактами.

— Так вы знали о конкордате?

— Читал, все в тех же мемуарах Д'Амбрицци. Ну, по крайней мере в документе, который он предпочитает называть «заветом». Слишком уж возвышенное название, как вам кажется?

— Что он собой представляет?

— То, что писал Д'Амбрицци в кабинете вашего отца, а вы с Вэл мечтали выманить его оттуда и поиграть. — Он указал на дверь в салон проката автомобилей, куда нам предстояло сдать машину. — Сядем на самолет до Парижа, пропустим пару стаканчиков, и я расскажу поподробнее.

— И откуда вы о нем узнали?

— Терпение, Бен, терпение, друг мой. — Он усмехнулся. — Я его прочел.

— Вы... его прочли?... — Я сидел и, растерянно моргая, не сводил с него изумленного взгляда.

Да, иметь дело с этим Арти Данном было непросто.

* * *

Летом и осенью 1945-го Д'Амбрицци запирался в кабинете, а мы с Вэл бегали вокруг дома, заглядывали в окно, строили рожи, словом, всячески старались выманить его наружу поиграть. Но у Д'Амбрицци были веские причины не поддаваться соблазну. Он предпринял попытку заглянуть в собственную душу. Возможно, просто хотел облегчить совесть, написав о вещах, которых лучше было не знать и которые он никак не мог забыть. Но каковы бы ни были причины, подвигшие его на создание этого труда, он чувствовал, что обязан перенести на бумагу события, свидетелем которых ему довелось стать в Париже во время войны. В ту пору он увяз в политических интригах, метался между Церковью, нацистами и движением Сопротивления, стараясь угодить всем и сразу, поддержать хрупкое равновесие, и прекрасно понимал, что это невозможно. Но выбора не было, и выхода из этой ситуации, казалось, тоже. Он был прикреплен к штату епископа Торричелли, видел все, что происходит, и часто терялся, не зная, как правильно поступить. И вот он описал все эти события в доме своего американского друга — а кстати, что он вообще делал в Принстоне и в каких отношениях состоял со своим другом и спасителем Хью Дрискилом? — а затем исчез. Однажды утром мы с Вэл проснулись и увидели, что его просто нет, и куда он исчез — непонятно. Мы терялись в догадках. Зато теперь я узнал, что он успел передать свои записи на хранение старому падре из церкви в Нью-Пруденсе, где они пролежали забытые и позаброшенные целых сорок лет. Очевидно, ему стоило немалых усилий написать все это, потом спрятать, а потом он напрочь позабыл обо всем. Какой смысл? Нет, лично я не видел в этом смысла. Да и что толку? Я открывал все новые факты и подробности. Но они так и не давали мне никаких ответов. А теперь еще вот это, история Д'Амбрицци и его написанного в одиночестве «завета». Но это только порождало новые вопросы.

* * *