Assassin’s Creed. Последние потомки

Элиза заметила кинжал в его руке. Она потянулась за ним и увидела ужас в его глазах, но Дубина уже ничего не мог поделать, когда она забрала его. Это была занятная штука, но было трудно представить, что она стоила ту цену, которую пришлось заплатить за нее. Хотя лезвие его было очень острым.

– Ты что-то сделал этим, – сказала она. – Кинжалом. Ты остановил им Вариуса. Как-то привел его в замешательство. Вот что Вариус имел в виду, когда говорил, что генерал Грант сможет использовать его на войне, так ведь?

Дубина ничего не сказал, но ему и не нужно было. Его глаза блестели от слез и говорили за него все, что Элиза хотела от него услышать.

– Мой путь открыт, – сказала она. – Я не была уверена, что шагну по нему. Но теперь уверена.

Она прижала лезвие к его горлу, и его глаза сверкнули, открывшись шире.

– Я стану ассасином, – сказала она. – И мы снова встретимся.

Его глаза закрылись – он потерял сознание. Она поднялась и оставила его смотреть сны о собственном поражении.

***

Когда она вернулась, Вариус был без сознания. Но при помощи Аделины и Томми Грейлинга ей удалось отправить его в больницу, и час спустя она уже стояла вместе с ними у парома на Кристофер-стрит. Они, кажется, были очень привязаны друг к другу, хотя у Томми, похоже, были другие планы насчет парома, нежели у Аделины.

– Поедем со мной, – сказала она.

– Я не собираюсь этого делать, – ответил он. – Я не могу оставить город в руках этих бандитов.

– Но вы ранены, – сказала Элиза, поддерживая Аделину.

– Загляну в лазарет, – сказал Томми. – Они зашьют меня как надо, а потом вернусь на передовую.

Он посмотрел на Аделину.

– Отправляйтесь к тете. Останьтесь у нее, пока беспорядки не кончатся.

– Но я хочу увидеть вас снова, – сказала она. – Когда…

– Мы увидимся снова, – ответил он. – В следующий раз, когда будете петь в Нью-Йорке, обещаю, я буду в зале.

– Я не это имею в виду, – сказала Аделина.

– Я знаю, – сказал Томми. – Но только так оно и может быть. Я могу быть всего лишь полицейским, который мечтает о ферме. Но в этом я уверен.

Аделина опустила глаза.

– Не говорите так.

– Что не говорить? – спросил Томми.

– Не говорите так о себе. Вы…

Но она не закончила фразу. Вместо этого она покачала опущенной головой, как будто злилась, а когда подняла глаза, оказалось, что она плакала.

– По-моему, я люблю вас, Томми Грейлинг.

– Думаю, я тоже вас люблю, мисс Аделина, – он улыбнулся. – Но паром скоро отходит, вам нужно идти. Я должен убедиться, что вы в безопасности.

– Я в безопасности, – сказала она. – Всегда буду в безопасности рядом с вами.

Она обняла его, и мгновение спустя он сделал то же самое, практически обхватив ее целиком, и некоторое время они стояли, обнявшись. Затем она вырвалась, вытирая глаза, ступила на пристань и направилась к парому, не оборачиваясь. Томми смотрел, как она уходит, и сказал Элизе:

– Убедитесь, что она доберется до своей тетки, если сможете.

– Смогу, – ответила Элиза.

– А что вы сами будете делать? – спросил он.

– У меня есть задание, которое нужно завершить, – сказала она. Кинжал лежал в кармане брюк, которые все еще были на ней. Раз она собралась на войну, следовало выглядеть соответственно. – После этого, думаю, я вернусь в Нью-Йорк. У меня тут есть еще неоконченные дела с Дубиной и мистером Твидом.

Томми кивнул, несколько растерявшись, и Элиза простилась с ним. Затем она взошла на борт парома, до отказа заполненного чернокожими мужчинами, женщинами и детьми. Они держались вместе, некоторые из них оберегали свои раны, они были выброшены из своих домов чужой ненавистью и жестокостью. В каждых глазах виднелась боль, и невысказанный вопрос «за что?» читался по каждым губам. Ответ заключался в том, что этот город и эта страна все еще были несвободны. Пока.

Паровой двигатель парома с пыхтением повез их по реке Гудзон к Нью-Джерси, и по мере того, как они удалялись от острова, казалось, что весь город светился красным под угольной горой.

– Похоже, будет дождь, – сказала молодая мать, глядя на облака, пока ее малышка-дочь спала у нее на коленях. – Это будет божья милость.

– Тогда помолитесь о милости, – сказала Элиза. Про себя же она прошептала: «А я буду сражаться за свободу».

Глава 20

Симуляция Оуэна превратилась в черноту, но не в ту черноту, как тогда, когда Вариус был без сознания. Эта чернота означала, что симуляция окончена, и внезапно он очутился в серости Коридора памяти, где был самим собой.

– Все в порядке, Оуэн? – спросил Монро.

– Я умер? – ответил вопросом Оуэн. – Я чувствовал…

Он чувствовал, как в его живот вонзился нож, как его сердце выталкивало кровь наружу и как его тело немело и холодело, когда он встал на ноги и попытался выпрямиться.

– Нет, не умер, но был близок к этому. Элиза тебя спасла. Больно было?

– Вообще, не сильно.

Он не помнил боли, но помнил страх. Страх Вариуса.

– Это потому что мозг так устроен, он не хранит воспоминания о физической боли. Фактически, он должен по большей части забывать ее, иначе мы не сможем нормально функционировать.

– В таком случае, я рад за Дэвида.