Ассегай

Леон опустил Маниоро на пол, схватил винтовку, которую забрал у мертвого аскари, повернулся, успев загнать патрон в патронник, и через оставшуюся открытой дверь выстрелил во влезшего на веранду нанди. Потом передернул затвор и выстрелил еще раз. И еще. Когда патронов в обойме не осталось, Леон захлопнул дверь. Сделана она была из толстых, тяжелых досок красного дерева; прочная рама глубоко сидела в стене. Тем не менее и она содрогнулась под натиском разъяренных нанди. Леон выхватил револьвер и дважды выстрелил через дверь. С другой стороны донесся короткий крик боли. И тишина. Леон ждал. За дверью пошептались, босые ноги прошлепали по деревянному полу веранды… Внезапно в одном из окон появилась раскрашенная физиономия. Леон вскинул руку с револьвером, но спустить курок не успел – за спиной у него грохнула винтовка. Голова исчезла.

Лейтенант оглянулся – Маниоро как-то прополз через комнату до противоположной стены и даже поднялся, опираясь на винтовку, которую, выходя пару минут назад, оставил у подоконника. Сержант выстрелил еще раз. Леон услышал чавкающий звук пули и, мгновение спустя, плотный удар упавшего тела.

– Моран! Воин! – пропыхтел он.

Масаи улыбнулся, принимая комплимент:

– Не сваливай на меня всю работу, бвана. Прикрой второе окно.

Леон убрал в кобуру револьвер, схватил винтовку и подбежал к открытому окну. Он даже успел снарядить магазин – две обоймы по пять патронов. Ему нравился «ли-энсфилд» – держать в руках такое оружие одно удовольствие. Встав у окна, он открыл беглый огонь. Маниоро поддержал командира, и нанди, никак не ожидавшие такого отпора, резво очистили плац, укрывшись за банановыми пальмами.

Сержант медленно сполз на пол и, прислонившись к стене, вытянул ноги, положил раненую на здоровую, чтобы торчащая из бедра стрела не касалась пола.

Еще раз выглянув в окно и убедившись, что враг отступил и на плацу никого не осталось, Леон подошел к Маниоро и, присев на корточки, осторожно потянул стрелу за древко. Воин моргнул. Леон потянул чуть сильнее, но зазубренный наконечник сидел прочно и не поддавался. Сержант не издал ни звука, не скрипнул зубами, только по лицу катился и падал на тунику крупный, с горошину, пот.

– Вытянуть не смогу, – сказал Леон. – Придется обломать древко, а ногу перевязать.

Маниоро посмотрел на него пристально и без всякого выражения, потом широко улыбнулся, показав ровные белые зубы. Мочки ушей у него были проколоты еще в детстве, дырочки затем растянули, и теперь в них висели костяные диски, придававшие лицу лукавое и даже немного проказливое выражение.

– Вперед, стрелки! – ответил он, подражая лейтенанту, и это прозвучало так неожиданно, так странно, с легким пришепетыванием, что Леон негромко хохотнул и тут же, воспользовавшись моментом, переломил тростниковое древко близко к тому месту, где оно выступало из сочащейся кровью раны.

Маниоро зажмурился, но стерпел молча.

Перевязочный материал лейтенант нашел в патронной сумке, которую принес с плаца, взяв у убитого аскари. Рану он постарался перемотать поплотнее, чтобы обломок по возможности не смещался, а закончив работу, выпрямился и оценил ее критическим взглядом. Потом снял с пояса фляжку с водой, сделал несколько глотков и протянул ее Маниоро. Масаи заметно смутился: аскари не полагалось пить из офицерской фляжки. Леон нахмурился и настойчиво сунул ее в руку сержанту:

– Пей, черт тебя дери! Это приказ!

Маниоро откинул голову и, высоко подняв бутылку, наклонил ее так, чтобы вода лилась в рот, а горлышко не касалось губ. Кадык подпрыгнул три раза – масаи сделал три глотка, после чего туго забил пробку и вернул бутылку Леону:

– Слаще меда.

– Как только стемнеет, будем выбираться, – сказал Леон.

Маниоро ненадолго задумался.

– Куда пойдешь?

– Мы пойдем той же дорогой, какой и сюда шли. – Лейтенант выделил «мы». – Надо обязательно вернуться к железной дороге.

Маниоро усмехнулся.

– Что тебя рассмешило, моран? – нахмурился Леон.

– До железной дороги никак не меньше двух дней, – напомнил Маниоро и, покачав головой, многозначительно провел ладонью по повязке. – Ты пойдешь один, бвана.

– Уж не надумал ли ты дезертировать? Знаешь, это ведь серьезное преступление, за него расстреливают и… – Леон не договорил, – уловив движение за окном, он схватил винтовку и трижды выстрелил в сторону плаца. По крайней мере одна пуля нашла живую цель – кто-то зло вскрикнул от боли. – Павианы! – проворчал он. На кисуахили сравнение с этой обезьяной считалось оскорбительным. – И сыновья павианов. – Он положил винтовку на колени, потянулся за патронташем и, не глядя на масаи, добавил: – Пойдем вместе. Я тебя понесу.

– Ты понесешь меня, бвана? – вежливо спросил Маниоро и, насмешливо улыбнувшись, добавил: – А ты не забываешь, что нас будут преследовать? И что, будешь нести меня все два дня? Ты это хочешь сказать? Я не ослышался?

– Да. Но может быть, мой умудренный опытом и остроумный сержант предложит лучший план? – вопросом на вопрос ответил Леон.

– Два дня! – Маниоро закатил глаза. – В таком случае мне стоит называть тебя лошадью.