Ассирийская магия

Остается сказать пару слов по поводу туманного вопроса о хронологических отношениях магии и религии. Наше различение, если оно допустимо, должно пролить на него некоторый свет. Его неоднократно пытались решить путем наблюдения за примитивными народами. Однако прежде чем принимать сведения, доставленные путешественниками и невежественными или предубежденными миссионерами, в качестве основания для теории, касающейся столь сложного предмета, следовало подвергнуть их суровой критике[506]. Если принять то определение магии, к которому мы подвели исследование ассирийской магии (искусство изменять естественный порядок вещей, основанное на принципе симпатии, понимаемом как необходимый), то кажется, что ее следует считать предшественницей религии, а это очень далеко от того, что она, как это часто пытаются утверждать, представляет собой искажение и извращение религии. Утверждая, что подобное порождается подобным, человек лишь применяет к природным явлениям закон своего разума. На самом деле подобие есть один из принципов, согласно которым в сознании возникают и сменяют друг друга мысли. Однако скептицизм, вопрошающий, присущи ли необходимости нашей мыслительной способности и всем остальным явлениям, не является естественным состоянием человеческого разума, который непринужденно и без колебаний идет к утверждению и допускает сомнение в своих силах только после неоднократного уличения во лжи и многочисленных неудач. Значит, очень похоже на правду, что первобытный человек принимал за природные законы собственного разума, и эта ошибка могла лишь укрепить другое представление, равно примитивное и благоприятное для развития магии, а именно, уверенность в своем всемогуществе. Следующий этап в истории человеческой мысли, я не говорю «отрадного прогресса», должен знаменоваться представлением о силе, превосходящей его собственную, которая больше не мыслилась как слепая, но как обладающая свободной волей.

Пока человек считал, что может изменять ход событий благодаря применению принципа симпатии, он имел по крайней мере туманное представление о том, что феномены упорядочение и механически следуют определенным законам. Следовательно, маг был в некотором смысле предшественником физика, с которым его впоследствии и путали. Как и магия, наука строится на том принципе, что одни и те же причины всегда и с необходимостью порождают одни и те же результаты, однако она замещает химерическую причину, симпатию, необходимым и постоянным антецедентом, истинной причиной. Бечуана, сжигающий вечером говяжий желудок, чтобы вызвать дождь, «потому что, говорит он, черный дым вызовет скопление туч»[507], совершает магическое действия. Физик, который посредством взрыва вызывает конденсацию атмосферной влаги, совершает действие научное. Однако и маг и физик, не обладая одинаково ясным мышлением и к тому же апеллируя к весьма отличным ценностям, тем не менее, оба опираются на универсальный детерминизм природы. Химия вышла из алхимии только за счет естественного развития. Значит, можно полагать, что религиозное представление о свободной силе, стоящей выше всякого принуждения и всякого закона, антинаучная идея о произвольности и о своенравном божестве, очень долго отвлекало человека от изучения истинных причин неудачности его действий, приписывая их злой воле какого-либо божества и, в качестве основного результата, тормозя естественную эволюцию, в результате которой должна была появиться современная наука.

ВАВИЛОНО-АССИРИЙСКИЕ МАГИЧЕСКИЕ ФОРМУЛЫ

(Переводы с аккадского и шумерского В. В. Емельянова)

О магических формулах в заговорах древней Месопотамии

В Приложении к своей книге, вышедшей столетие назад, Ш. Фоссе приводит в транслитерации и переводе множество ассирийских текстов заговорного содержания. Тексты эти выбраны им из самых различных серий, приводятся они фрагментарно, причем фрагментарность текстов объясняется не столько произволом переводчика, сколько плохой сохранностью табличек и отсутствием в то время знаний о параллельных текстах, на основе которых можно реконструировать недостающие части данного. Тексты в Приложении расположены бессистемно, и сохранять такое расположение вкупе с фрагментарностью переводимого материала невозможно для ассириолога, живущего столетием позже, в окружении многочисленных изданий того, что было недоступно нашим предшественникам. Поэтому мы пошли на изменение композиции Приложения, и теперь осталось только объяснить читателю, в чем суть этого изменения.