Ассирийская рукопись

Она уже знает, что отказа ей не может быть, и говорит нетерпеливо:

— Тогда идемте!

10

О, как я был силен! Как сказочно обрастал я друзьями, превращавшими угрожающую пустыню города в цветущий сад!

Еще утром вчера я был один. А сейчас и славный доктор со мной, и эта милая краснощекая девушка, нога в ногу торопящаяся за мной.

— Иван Григорьевич! — мысленно кричу я в пространство. — Скажи ребятам, что мы не спим!

Дом на Фонтанке — облупленный, в беспризорности опаршивевший особняк.

Вбегаем в ворота. Поднимаемся наверх. В валенках проходим по стертым, утратившим блеск паркетам.

Холод. Люди в пальто и в шубах. Шкапы из красного дерева, запотевшие от мороза, и ценные, золотом блещущие книги.

Просто вершились тогда дела! Едва назвал я фамилию доктора, как юноша, сидевший за столом, готово кивнул головой: пусть мы скажем, что нам угодно.

Объяснялась Ирина. Она долго хлопала по столу ладонью, ужасаясь непонятливости собеседника. Но своего все же добилась.

— Здорово померзнете, товарищи, — предупреждал нас заведующий. — И, может быть, не один день, потому что книг у нас очень много!

Нам пришлось направиться в соседний дом. Темные двери квартиры первого этажа и были входом в коллектор.

Заведующий снял печати и просто вручил мне ключ:

— Когда кончите, — заприте и передайте наверх... Возьмите немного дров. У камина лежит бумажная макулатура, ею тоже можно топить!..

Когда он ушел, мы взялись с Ириной за руки и, как ребята, стали плясать и хохотать. Славно устроились!

...Ну, а теперь за дело скорей, скорей! Пройдут минуты и, может быть, я решу загадку сафьяновой тетради, книжечки в красном, с золоченою буквой «Р»... Ирина ее не знает...

С чего начинать? Заведующий показал нам комнаты с неразобранной литературой. Пожалуй, здесь и надо искать.

Мы беспомощно стоим перед горами книг. Тома рядами затиснулись в стойки. Краснеют и блещут потухшими корешками. Лентами этажей, от самого потолка, разграфляют стены, осыпаются вниз грудой листков и обрывков.

И новая дверь, обрамленная кипами, — узкий проход среди толщ фолиантов в новую залу.

— Как страшно, должно быть, здесь ночью, — говорит Ирина. — Эти книги похожи на замерзших людей...

В двойных рамах скучают окна, посерелые от пыли. И воздух здесь неподвижный. Такой же сосредоточенный и полный, как и эти книги. Он полон запахом старины, тлением бумаги.

— Здесь, действительно, не жарко, — говорю я, очнувшись от первых впечатлений.

Мы решаем осматривать полку за полкой, вынимая книги только в красных переплетах. Ирина берет себе правую сторону у окна, я — левую.

В сосредоточенном молчании идет работа. Глухо шлепает вырывающийся иногда из озябших пальцев том.

Ирина ищет упорно... У меня уже давно замерзли ноги. Я танцую на табуретке, дую в остуженные руки. А она, закончив полку, роется на полу, разбирает осыпавшуюся груду.

— Мы должны отыскать! — говорю я себе, и перехожу в следующую залу.

И опять бегут минуты. Внимание мое утомляется, морозная дрожь пробегает по телу.

— Затопим камин, — решительно предлагаю я.

—Давайте, — соглашается Ирина. — Я сбегаю за дровами, немножко погреюсь!

Когда я отворял Ирине дверь, то заметил, что нижняя филенка у двери выпадает и прихвачена изнутри всего лишь двумя гвоздями.

И тут я подумал: ну чем плохая квартира, эта библиотека? Немного холодно, но зато спокойно. И вправду — это прекрасный выход из бездомного моего положения!

Я отогнул сейчас же гвозди. Филенка вынималась свободно. В открывшийся проход можно было без труда влезть снаружи. Благо, что и швейцаров никаких нет!

Я вложил доску обратно и забил пазы бумагой. Но не замерзну ли я здесь?..

Впрочем, мне случалось ночевать и в тайге зимой. И у костра было вполне терпимо.

А тут камин. Мне нужно только обеспечить его топливом. И все!

Я окончательно прикидываю — да, все в порядке! База есть. Я победил. И беспаспортность свою, и перспективу длинной, бесприютной ленинградской ночи, и таинственных преследователей...

11

В темной внутренней комнате затапливаем камин. Он слишком широк для нескольких сиротливых поленьев, слишком богат для всей обстановки — с фигурным узором решетки, с мраморными крыльями закоптелой облицовки.

Мы сидим перед камином на полу, на мягком ворохе газет: подошвы к огню и пальцы к огню.

— Не забуду я этого дня, — мечтательно говорит Ирина и смотрит на пламя. — Мне хочется драться, бежать... Взбудоражили вы меня. Только бы отыскать!

— И отыщем, если не помещают!

— Кто помешает? — вспыхивает она. — Максаков? Пусть только встретится... Я узнаю его из тысячи!

Горячая ее головка никак не мирится с возможностью моего ареста. А я намекал на это.

— Да вы понимаете, что, похитив план Буринды, я нарушил закон?

— Не для себя вы похитили! И нет такого у нас закона, который был бы на пользу классовому врагу!

Вот и поговорите вы с ней!

— Идемте продолжать, — обиженно встает Ирина.

Мы работаем долго.

Я замечаю, что чем более я устаю, тем сильнее мне мешают книги. Тогда нужны усилия, чтобы стряхнуть их странное колдование.

Они интригуют содержанием, пленяют форматами, отвлекают красотой рисунков.