Ассирийская рукопись

— Пойду к председателю Губревкома... Это безобразие... Бандитизм! В Москву телеграфировать надо!

Жабрина еще не было. Инна тоже не приходила.

— Что же, Юрий Васильевич, надо идти хлопотать?

— Только не мне, — замахал руками старик, — я, знаете ли, скажу — может не понравиться. И вообще от этой дипломатии — увольте! И Сереже тоже не рекомендую. Он — порох. Выйдет скандал и никакого толка. Идти вам.

Отправился я к нашему непосредственному начальству — в Губоно. Заведующий, некстати, уехал в Москву, а его заместитель, человек из революционеров недавних, страх не любил конфликтов. Да и я с ним почти что не был знаком.

Объявлять свое служебное положение сторожа я не решился и назвался уклончиво сотрудником музея и представителем коллектива служащих. Все это было сущей правдой. А если к этому прибавить мой рыжий солдатский полушубок и руки, в которые въелся уголь, то фигура моя становилась до известной степени значащей и, во всяком случае, обязывала хотя бы к несложному разговору. Зам выслушал, удивленно поднял брови, точено впервые заметил корзину, стоявшую под его столом. Потом досадливо наморщился и потер ладонь о ладонь.

— Видите ли... товарищ, я, конечно, сообщу... доложу. Правда, это несколько... как бы это сказать? Ну, чересчур военный, что ли, подход... в 24 часа! Но, — и тут он понизил голос, — вы же видели, из какой инстанции мандат? Как-нибудь, на время, уберите свои коллекции... Пройдет этот период уплотнения, и вам вернут...

Ушел я молча, но бороться решил до конца. Отправился к одному приятелю — старому партийцу из Губполитпросвета, вечно занятому, раздираемому на все стороны. Сел на стул, устало и грузно, и шапку на стол, прихлопнув, положил.

— Не уйду, пока не договоримся. — И рассказал.

— Не может быть! — возмутился тот. — Чего же делать-то?

Сделать он, правда, мог еще меньше, чем зам, но вспомнил:

— Есть одна идея, но тут все зависит от случая. Вчера приехал член Реввоенсовета Васильев, у него и полномочия от Наркомпроса. Шпарь к нему! Он живет в «Модерне»...

— Прямо так?!

— А чего же? Сорвется, — хуже не будет.

— Правильно говоришь. Спасибо тебе!

От души пожал ему руку. Крепко. Шел по дороге — сердце горело. Каким оголтелым или злоумышленным был человек, так легко, с кондачка, поставил под удар большое наше и нужное дело? Я искренне ненавидел в эти минуты фатоватого квартирьера. Совсем не думал о том, что нет у меня ни рекомендации, ни о том, что Васильев — член Реввоенсовета. Нес, как знамя или как факел, свой негодующий протест.

Вот «Модерн». Зеркальная дверь, зеркало в вестибюле. Камень, железо, частью стекло — выдержали наше время — остались от прошлой шикарной гостиницы. А ковры, цветы, тепло и швейцар — не выдержали — похерились. Со швейцарами исчезла и чистота: намерзший снег на ступенях, на стенах или пыль, или копоть. Черная доска. Криво мелом: Васильев — № 17. Нашел! Коридоры темные, пахнет керосином. Пыхнул спичкой — семнадцатый номер. Постучал. За стенкой ходят шаги. Еще постучал. Дверь открылась сразу — в полусвет, в табачный дым. Сунулась голова.

— Войдите же, я сказал...

— Могу ли я видеть товарища Васильева? — И попутно сфотографировались занавески на окнах, и шипящий примус со сковородкой, и толстая женщина, почему-то враждебно огрызнувшаяся на меня глазами.

— Я — Васильев, — грудным и усталым голосом сказал человек.

Я назвался.

— Садитесь.

Васильев длинный, в одной фуфайке, ссутулился на кресле, захватил рукой небритый подбородок, слушает и думает из-под нахмуренных бровей:

— Такой произвол, простите, ни в какие ворота не лезет! — закончил я свою жалобу.

Васильев пощурил глаз, отпустил подбородок и мягко тронул меня по колену.

— Не волнуйтесь — уладим. Я знаю немного это дело.

Успокаивающий у него приглушенный бас.

И громко в соседнюю дверь:

— Коля!

Предстал адъютант — воплощенная готовность с револьвером и блокнотом.

Болезненно морщась, говорил Васильев куда-то в пол, негромко, раздельно, настойчиво.

— Я просил, чтобы так не решать. Надо выяснить раньше. Что за спешка?

— Но... товарищ Васильев, — перепугалась готовность, — сам же сотрудник музея указал квартирьеру...

— Какой сотрудник? Мало ли говорят... Вот официальный представитель музея.

Взял, блокнот, кинул в страницу несколько строчек.

— Поезжай сейчас в штаб, передай это Михину. Скажи — я просил...

Адъютант щелкнул каблуками и исчез. Васильев улыбнулся хорошей измученной улыбкой. И, провожая до двери, сказал просто, по-товарищески:

— Ладно, что вы меня захватили. Я завтра уезжаю.

И добавил задумчиво:

— Случается в этой суматохе, знаете, всякое...

Как на крыльях, вышел я из «Модерна»!