Ассистент

Директор позволил использовать любые музейные экспонаты, кроме широкой барской кровати, когда узнал, что актер будет на ней валяться, да еще и не разувшись, в сапогах. Тут же было решено завтра купить кровать в мебельном магазине, а пошлую современность ее скрыть покрывалом до пола.

Мы с Григорием потащили из комнаты небольшие, но тяжелые витрины с антикварной мелочью под стеклом, а директор, режиссер и переводчица устроились в смежной комнате на металлических офисных стульях. На резных деревянных стульях из музея сидеть было запрещено. Впрочем, в комнате их оставили. Директор, узнав, что актер — подданный английской королевы, позволил ему пару раз присесть на них в кадре…

Пока мы с Сергеевым таскали и двигали, господа беседовали. Овсянников даже опробовал свой французский, но итальянец его понимал с трудом, и от общения напрямую им пришлось отказаться. Катя работала, а я, проходя мимо, всякий раз ел ее глазами. Спать она сегодня ляжет, пожалуй, уже вся обглоданная…

— Где вы будете снимать после музея? — спросил Овсянников.

— Ольхон, — ответил Марко Ленцо, почти не исказив тюркского слова.

Михаил Орестович пришел в восторг, впрочем, это было его обычное состояние, он нечасто его покидал.

— О, Ольхон, уникальное место! Этот остров — Мекка для буддистов, ламаистов и шаманистов со всей Азии! Они там каждый год собираются! А еще существует поверье среди бурят, что на Ольхоне покоятся останки Чингисхана!

Марко Ленцо восточным тираном-завоевателем заинтересовался, попросил с этого места подробней. Миша не заставил себя уговаривать.

Я заранее знал, что он, улучив момент, станет петь и декламировать перед иностранцем. Тем паче, тот ему понравился как мужчина, это невооруженным глазом видно. Он и стал. Поднялся со стула, вышел на середину комнаты и открыл вещание:

— В ранних религиозных представлениях самых разных народов душа человека после его смерти превращается в птицу. Так же думали и древние монголы. В монгольской летописи «Алтан тобчи» Лубсан Данзана сказано, что Чингисхан в тысяча двести двадцать седьмом году выступил против тангутов во главе своего войска на Крылатом Саврасом (Джихурту-хула). Владыка тангутов Шидургу-хаган, настигнутый Чингисханом в своем городе Дормэгэй, китайское название — Линчжоу, превратился в Змея. Тогда Чингисхан сделался мифической птицей Гарудой. Первый превратился в тигра, второй стал львом. Когда же Шидургу-хаган превратился в юношу, Чингисхан обернулся старцем и убил его. Перед гибелью тангутский хаган предсказал Чингисхану скорую смерть. В покоренном и разрушенном им до основания городе Чингисхан заболел и на шестьдесят шестом году жизни, в год Красной Свиньи, в двадцатый день седьмого месяца стал тэнгри, то есть небожителем.

Впрягли аргамаков в большую повозку, на нее возложили «золотые останки владыки», и суннитский Кулугэтэй-багатур произнес похвалу:

— Обернувшись крылом парящего белоголового орла, ты отлетел, владыка мой!

Громыхающей телеги поклажей стал ты, владыка мой!..

ГЛАВА 9 Этническая свистопляска

Мы с Сергеевым шли по весеннему Иркутску. Время позволяло не спешить, с Музеем декабристов мы управились в запланированные полчаса. Григорий успел даже поговорить с хозяином конюшни. Договорился об аренде помещения на два дня, начиная с завтрашнего. Не знаю, на какую сумму, на переговорах не присутствовал, но, думаю, владелец своего не упустил. А конюшня все равно пустовала, лошадей он то ли продал, то ли они передохли, я так и не понял.

Солнце сияло, торопясь растопить остатки наста. Асфальт проезжей части уже подсох, а тротуар был — сплошная лужа. Плохо в городе работают дворники, за что им только деньги платят, пусть и небольшие…

Киношники нас уже ожидали на перекрестке улиц Грязного и Дзержинского — оператор-постановщик, германец, главный режиссер, француз, и переводчик, москвич. Когда мы с Гришей Сергеевым подходили, они повернулись в нашу сторону, и я получил возможность внимательно их рассмотреть. Кто есть кто, я даже спрашивать у Гриши не стал, все было ясно. Национальная их принадлежность читалась по лицам, как по раскрытой книге.

Немец-оператор — типичный, даже образцовый ариец, был высок и светловолос. Цвета глаз я не различил, но уверен — голубой. Одет он был в длиннополое драповое пальто черного цвета, из-под которого выглядывали белое кашне, темные, отглаженные, с острыми стрелками брюки и модные узконосые ботинки, начищенные так, что хоть смотрись в них, как в зеркало.

Француз меня разочаровал. Если б я не знал о его галльском происхождении, решил бы, что он грузин или азербайджанец, — черный закрученный волос и смуглое лицо кавказской национальности со стандартным горбатым шнобелем. Одет в короткую кожаную куртку, классические темно-синие джинсы и светлые спортивные ботинки… Нет, не таким представлял я известного европейского режиссера. Впрочем, тут возможна примесь арабской крови. Или, наоборот, — французской…