Астарта (Господин де Фокас)

Во время распродажи вещей Бердеса я перебил ее за большую цену у антикваров Сити. Я помню, как вас заинтересовало ее описание в тот вечер, когда я рассказывал вам трагическую смерть этого бедняги де Бердеса. Этот маленький азиатский идол окружен довольно красивым ореолом таинственности. Веллком знал его, — быть может, поклонялся ему, — кто знает — не он ли внушил ему идею преступления? Ведь Астарта Карфагена и Тира называется в лесах Индии также богиней Кали. Воплощая любовные объятия, она символизирует также объятия смерти и душит руками своих фанатиков-тугов, знаменитых браманов, делийских душителей-тугов. Уже десять лет она принадлежит мне, сделалась почти моим другом. Позвольте же мне поднести ее вам в память Веллкома и меня: это прибавит еще одно звено к той крепкой невидимой цепи, которая соединяет нас троих. Я не знаю, когда смогу вернуться в Париж: боюсь, что мне придется ехать в Ниццу к леди Кернеби, которая лечится там уже с начала зимы.

Были ли вы в музее Гюстава Моро на улице Ларошфуко? Я ведь вам очень советовал это. Там вы увидите странные взгляды: жидкие и неподвижные, и глаза, одержимые видениями с божественной экспрессией; вы сравните их с изумрудами, вставленными в ониксовый лоб идола. Особенно ночью, особенно при свете свечей, — вы увидите, какого напряжения достигает их блеск».

Привратник внес ящичек в комнату. Три удара молотком, и он открылся; я вынул сено, осторожно снял тонкую шелковистую бумагу и показалась незрячая статуэтка Андрогины. Это тот самый маленький идол, о котором рассказывал Клавдий. Это его плоский торс, его тонкие блестящие руки, его крутые бедра. Демонический и иератический, из цельного черного оникса, он и притягивает и отражает в себе пламя свечей; заостренные круглые груди выступают светлым пятном над темным животом, узким и плоским, вздымающимся вверху ног под маленьким черепом.

Череп усмехается, символически угрожающий, торжествующий над материнством и расами!

Под низким лбом незрячий взгляд зеленых зрачков, два глаза мертвого кристалла, лишенные зрения… В полумраке передней вздымаются черные ирисы и нарциссы, кажущиеся еще более темными в сумраке, прорезанном светлыми пятнами, и вся анфилада комнат наполнена их торжественным вечерним бдением. Весь дом кажется охраняемым призраками цветов. На улице фиакры катят по направлению к бульвару Сен-Жермен. Дыхание всех этих цветов, усилившееся к ночи, делает атмосферу тяжкой, удушливой. Маленький идол усмехается молча, и меня давит тоска, охватывает оцепенение!

Золотой город

18 апреля 1899 г. — Вчера вечером, вернувшись в Париж, я был так странно встречен всеми этими траурными цветами и ониксовой Астартой, таинственным идолом вульвичского святилища, введенными ко мне волей Эталя. И внезапно все эти вещи вызвали в моей памяти воспоминание о Томасе Веллкоме, Веллкоме, сводная сестра которого умирает в этот момент в Ницце, подстерегаемая этим самым Эталем; и среди всех этих мрачных событий сегодня же утром я получаю письмо из Бенареса; и в конверте с англо-индийскими марками восемь больших страниц, исписанных незнакомым мне почерком, — почерком Веллкома.

Случайность ли это? Или, наоборот, эти два существа, связанных каким-то темным прошлым, согласились заранее? И неожиданное прибытие этих цветов, этой статуэтки и этого письма, не подстроено ли все это, чтобы сразу ошеломить меня одним ударом?

И, однако, — каким успокоительным, каким непохожим на тягостные советы Клавдия показалось мне длинное и лучезарное послание Томаса! Какой призыв к освобождению и к здоровью! Нет, этот человек не хочет мне зла.

Бенарес, 10 марта 1899 г.

Отчего вы не послушали меня, милый друг? Почему не последовали за мной — как я вас об этом просил, почти умолял, — в глубь таинственной ведической Индии, в чудесную землю очаровательных видений и утешающих легенд — в город экстаза и света — святейший Бенарес? И подумать только, что вы остались в Европе, под узкой лазурью наших городов, с этой мучительной потребностью впечатлений, присущей вам, этой жаждой жизни, терзающей вас, — пленника безжалостных законов наших цивилизаций!

Здесь вы нашли бы, наверное, исцеление, — здесь, в этой атмосфере необъятного опьянения, этой вечной экзальтации толпы, молящей, заклинающей днем и ночью божество, почти явное в великолепии земли и небес.