Астма. Высокая турбулентность

Частые вирусные атаки теперь носили мировой характер из-за глобализации. Это стало данностью. Человечество привыкло и подстроилось: системы отслеживания и диагностики, медицинские хабы по всему миру, продвинутые вакцины и новые технологии. Например, мой холдинг в настоящий момент инвестировал в слегка позабытый исследовательский проект из Сан-Диего по разработке нанитов, которые направленно усилят иммунитет человека. Многие считали промышленное применение невозможным экономически, но когда-то также говорили и о полетах в космос. Так что мой венчурный азарт подначивал делать малую часть ставок на проверку рабочих гипотез и поиск вариантов их оптимизации. К тому же, обязывала лихая современность с гонкой вакцин и периодическими локдаунами то тут, то там.

На этом прелести пандемий не заканчивались. Последствия мутирующих вирусов не проходили бесследно. Болезнь Энговера — так ее назвали по врачу, впервые поставившему диагноз в 2029 году. Это было аутоиммунное обструктивное поражение легких, которое съедало орган за пять месяцев, как какая-то средневековая чахотка. Его вызывала запоздалая реакция иммунитета на вирус. Как аллергия на коже, только на следы вирусов в легких.

До сих пор не было установлено, откуда взялась эта болезнь, по какому принципу она поражала единицы и не трогала всех остальных. Одни ученые склонялись к тому, что это генетический фактор, другие утверждали, что это зависит от степени чистоты легких, выделяя астматиков и других хроников, которые реже подвергались болезни. Самое страшное в том, что болезнь была убийственно молодой. Она поражала в основном детей до десяти лет.

Детский тимус* очень активен. Первый год жизни он работает в полную мощь, нарабатывая иммунный ответ, а потом это постепенно сходит на нет к половозрелому возрасту и орган входит в обратный процесс — инволюцию. Такая активность иммунитета и порождала болезнь Энговера после ряда перенесенных коронавирусных инфекций. Это было парадоксально, ведь Т-клетки должны защищать организм от инфекции и новообразований, но они в итоге начинали реагировать на измененные ткани легких, как на инородный агент. Впрочем, оставлю свою профанскую мысль. Я не медик, а инженер и финансист.

Как это влияло на общество? Несмотря на то, что процент пациентов с диагнозом болезни Энговера был не так уж и велик (для голой и бездушной официальной статистики), многие родители прятали своих чад в пузыри, оставляли на домашнем обучении. Ведь никто не мог гарантировать, что их ребенок не попадет в мировые 2 % (если задуматься, это более шестидесяти миллионов детей). Терапевты во всем мире разводили руками. Они прописывали таблетки, витамины, физиопроцедуры и наивно оправдывали бездействие тем фактом, что заболеваемость в разы ниже, чем процент тех же астматиков, который превосходил показатели в два-три раза. Отчаявшимся родителям заболевших ничего не оставалось. Они смотрели, как их дети постепенно задыхаются, пользуются ингаляторами для астматиков, которые в скором времени уже ничем не смогут им помочь.

"Новая астма" — так в обиходе называли болезнь, хотя у нее не было почти ничего общего с астмой. Новообразования в легких технически были сравнимы с опухолью. У части пациентов болезнь диагностировали лишь тогда, когда требовалась срочная госпитализация, потому что постоянный кашель и одышка в течение определенного времени не вызывали особых подозрений, а болезнь развивалась достаточно стремительно. Никто точно не мог сказать, как именно поведет себя недуг в будущем, поэтому хирурги по всему миру уже несколько лет бились над тем, чтобы первыми научиться определять поврежденные ткани и купировать болезнь, сохраняя функциональность органа. А удалось это лишь русским ученым.

Вот что делало аппарат для операций на легких по методике "Остапов-Аверьянова" (после недавней огласки у нее еще не было официального названия) одним из топовых проектов нашего холдинга.

Чтобы уехать в Россию, мне пришлось провести пару внеочередных собраний руководства. Несмотря на то, что я был основателем компании и держателем ключевого пакета акций, я не мог принимать подобные стратегические решения в одиночку. По правилам международного комплаенса все проекты решений пропускались через призму мнений независимых директоров. В итоге, каким-то чудом коллеги меня услышали, так что мне потребовался всего месяц, чтобы уладить оставшиеся дела и назначить себе замов в Нью-Йорке.

Признаться, из всех причин переезда в Москву меня более всего волновала до боли ощутимая потребность находиться рядом с Леной. С той самой ночи после конференции я перестал нормально есть и спать. Гнев буквально сжигал меня изнутри. Я не мог допустить, чтобы моя вновь обретенная женщина вышла замуж за другого, пока я, как наивный простачок, сижу за океаном и не могу на это повлиять. Ситуация давних лет в чем-то повторялась. Насмешка судьбы бесила до одури. Я ругал себя за эту слабость, но с каждым днем все больше наполнялся решимостью ехать в Москву.