Астра

Иногда в повторяющийся Ромин сон попадал старший единокровный брат Степан. Силач с тяжелыми руками и ногами, он, однако, подвисая в воздухе, не падал. Падал легкий Рома. У Степы были сходно навощенные крылья, но сине-черные, как у грача. Степан походил на грача: черноволосый, сильный, доброта с умом. На грача, одновременно на медведя. Медведь на грачиных крыльях взмывал за сверкающим олимпийцем.

Сестра Марина, отцовская любимица, если порхнет в Ромин сон, управлялась в небе совсем без крыльев, облетала отца налегке. Чем вызывала нежную грусть у сновиденческого Степы и горячую зависть у спящего Ромы. Воск его крыльев плавился уже не от солнца, а от зависти. Рома понимал это, пытался пересилить зависть, от таких усилий завидовал сильнее, падал к земле круче.

С раннего детства Рома любил вещи. Видел их такими прекрасными, какими их не знал никто. Он грезил о кальсонах, ему снились еще кальсоны. «Что тебе, Ромаша, этой ночью приснилось?» – заботилась мать. «Кальсоны. Опять мне снились кальсоны», – мучительно отвечал Рома. Возобновлялись мольбы о кальсонах. Когда мальчиковые кальсоны были добыты, мольбы перешли на футбольный мяч. У Чашниковых на подоконнике между геранью и денежным деревом стояло чучело белки. Рома ей жаловался: «Белочка, милая белочка, только ты меня понимаешь!» Когда отец не выдерживал причитаний сына и со стоном, скалясь, замахивался над ним обеими руками, Рома съеживался, просил внятно: «Не бейте меня, я человечек». Футбольный мяч купили под расписку, что сын никогда в жизни больше мяч не попросит. И Рома не решился бросить новый мяч в игру. Запирал его в чемодан. Ключ днем носил в кармане, ночью клал под подушку. Мяч вынимался из чемодана, только чтобы быть надушенным одеколоном, и сразу же запирался обратно. Во дворе Рома играл, чеканил до полуобморока чужими мячами. Рома украл у матери три рубля. Отец выпорол его подлинной киргизской плеткой. После этого правежа Рома в ярости щурил воловьи свои очи, как киргиз. Да, наука. Отец и называл подвешенную за карабин в его кабинете плетку «наукой». Получилось, что науку как таковую дети возненавидели навсегда, учились в школе на двойки и тройки; но на саму плетку смотрели с азартом и благоговением. Их мать Мирра, добросердечная москвичка, наоборот, к науке сохранила почтение, а плетку, как только муж умер, с омерзением выбросила. Хорошая была плетка. Жалко плетки. Науки не жалко, плетки жалко. Когда Рома только начинал задумываться о женщинах, он выпросил у отца халат. Похаживал по квартире в халате. Сестра накинула его халат. Рома пришел из школы, увидел на ней свой халат. «Ты почему надела мой халат?» – спросил, неотвязно прищурившись. «Что такого? – недоумевала Марина. – Надела и надела. Не горюй». Рома подступал к ней. «Ты почему надела мой халат?» – повторил он, заходя справа. «Почему ты такой ко.» – продолжила беззаботно сестра. Но не поспела произнести слово. Рома ударил кулаком точно в левый глаз. Он как раз занялся боксом.

III

Отец поставил рекорд пребывания в открытом космосе. Но о космосе почти не рассказывал. Если рассказывал, то фантастично. По его словам, был у него яркий роман с Аэлитой. Она зашла к нему в космический корабль, словно из-под дождя. Действительно из-под дождя, только из-под метеоритного. Закрутился роман, прекраснее женщины папа Ваня не знавал.

– На каком, пап, вы языке говорили? – спросила потрясенно Марина.

– Телепатически, доченька, телепатически.

– А соседка сказала маме, что Аэлита наведывалась к тебе в избу у нас в Челноках. Так, наверное, и спустилась со звездного неба в блещущем ультрамариновом плаще! – представляла восхищенно Марина.

– Знаешь, доченька, вот таким, как соседка, которые инопланетян у себя на грядках видят, очень доверять не следует. Ненадежные люди. У них видения случаются от недостатка порядочности. – заметил отец наставительно. – Впрочем, если и приходила в Челноках, – продолжил он задумчиво, – то ведь мы и здесь, доченька, в космосе! Древние это понимали без того, чтобы за пределы Земли вылетать. Я отказался от второго полета, потому что хорошо усвоил в первом эту довольно простую истину.

– Неужели совсем не тянет еще разок? – ежилась и щурилась Марина.

– Когда я был мальчонкой, корова наша постоянно убегала за околицу в лес. Одна любила пастись помимо стада. Возвращалась – глаза, полные звезд! Но молоко такое же, как у других, не голубое и не зеленое. Ну разве что немного голубоватое.

* * *