– Наливай, вертухай! – потребовала Николетта, стуча ножкой пустого бокала о стол. – Капель Саган мне! Литруху!
– Сейчас, моя радость, – пообещал Фред и наклонил над фужером кувшин. – Хорошо сидим!
Я снова лишился дара речи. Фраза «в рыло засандалить», вылетевшая из нежных уст госпожи Адилье, накрашенных, как всегда, помадой от Шанель, померкла на фоне страстного исполнения матушкой музыкального произведения в жанре блатной песни. Николетта способна воспроизводить то, что сейчас именуют шансоном? Ей ведомо слово «вертухай», что в переводе на нормальный язык означает «охранник»? Чего еще я не знаю о родной матери?
От входной двери донесся звонок. Я потряс головой и пошел в холл. А компания в столовой завела иную песню. На сей раз солировала Кока:
– «Я помню тот Ванинский порт и вид парохода угрюмый. Как шли мы по трапу на борт, в холодные мрачные трюмы…»[6]
– ы… ы… ы… – взвыл хор, – трюмы… ы… ы…
Очутившись в прихожей, я увидел, что Борис уже успел открыть дверь. В квартиру вплыла моя соседка Эмма Эмильевна Розалиус. Она всплеснула руками, воскликнув:
– Безобразие! На часы смотрели?
Крыть было нечем. Я потупился.
– Работать мне не даете! – возмущалась дама. – Я пишу монографию. Ночь – время моего вдохновения.
– «На море спускался туман, ревела стихия морская», – вопили гости.
– Простите, – пробормотал я, – сейчас попробую их утихомирить.
– Нечего пробовать! – вскипела дама. – Просила же, воспользуйтесь носками!
Я потер лоб.
– Носками? Мне крайне неудобно перед вами за производимый гвалт. Я постараюсь его ликвидировать. Но запихнуть носки в глотки дамам… боюсь, этого не смогу проделать.
– «Вставал впереди Магадан, столица Колымского края, – бесновался в столовой хор. – Края-я-я-я! Ух! Края-я-я-я…»
– Наденьте носки, голубчик, – требовала старуха.
– «Пятьсот километров тайги, живут там лишь дикие звери…» – гремело под потолком.
– Но я в носках, – окончательно растерялся я.
– Не о вас речь, золотко, о собаке, – пояснила соседка.
– О псе? – переспросил я.
– «Машины не ходят туда, бредут, спотыкаясь, олени…» – вела сольную партию Люка.
– Да, любезный, – кивнула Розалиус. – На часах давно за полночь, у меня разгар вдохновения, а ваша дворняга ходит и стучит когтями над моей головой. Цок-цок-цок-цок… Хуже может быть только вода, капающая из крана.
– У нас сантехника в полном порядке, – живо заметил Борис.
– Зато псина, как на каблуках, топает, – сверкнула очами бабуся. – Примите меры. Наденьте на нее носки, тапочки… не знаю, что еще. Или пусть она после десяти вечера не ходит по полу.
– «Прощай, моя мать и жена», – примкнул к ансамблю баритон Фреда.
– «А-а-а-а-а», – эхом отозвались дамы.
– Как можно запретить Демьянке ходить? – поразился я. – Она же живая.
– Носите ее на руках, – не сдавалась ученая дама, – сшейте рюкзак, таскайте ее на спине… У меня из-за вас гипертония разыгралась. Цок-цок! Цок-цок!
– Я думал, что вам не дает задремать пение, – протянул я, слушая, как дамы дружно перешли к новому произведению, теперь это был фольклорный опус «Васька втрескался в Дуняшку, не девчонка, а гармонь»[7]
. От визгливого крика в холле звенела подвесками люстра.– Песня? – не поняла соседка. – Какая песня?
– «Дуняшка-а-а, – пели в квартире, – политграмоту читает, на собраниях орет, и в хозяйстве понимает, и наварит, и нашьет…»
– Неужели не слышите? – поразился Борис.
– «Ух ты, ах ты, все мы космонавты!» – завизжала Зюка, которая, похоже, перепутала музыкальные произведения.
– Не надо меня от основной темы отвлекать, – покраснела бабка. – В моей голове бушует вдохновение, а ваша собака цок-цок, цок-цок… Примите меры! Уже сменила одну квартиру из-за того, что над моей головой с утра до ночи дети в теннис играли. Стук-стук мячиком о пол, стук-стук. Риелтор здоровьем матери поклялась, что в новом доме сверху будет жить холостяк, тихий, интеллигентный. И что? Теперь цок-цок, цок-цок постоянно.
Прижав ладони к вискам, Эмма Эмильевна удалилась с видом королевы.
– «Гляжу я в зеркало и ужасаюся, завянул юности последний цвет. Моя подруженька, как не печалиться, когда нам стукнуло за сорок лет»[8]
, – тоненько пропела Муся.– Как можно уловить шарканье Демьянки и не воспринять ор из столовой? – вздохнул я, когда Борис запер входную дверь.
– Болезни бывают разные, – пожал плечами секретарь. – Может, Эмма Эмильевна, как летучая мышь, обитает в мире ультразвука? Интересно, над какой книгой работает госпожа Розалиус?
Я сел на пуфик у зеркала.
– Судя по настойчивости пожилой дамы и по тому, как она упорно добивается своей цели: обувания лап Демьянки в шерстяные носки, это будет опус под названием «Как водить каток, выравнивающий свежеположенный асфальт». Но меня волнует другой вопрос: что делать с ансамблем в столовой? Я устал, хочу лечь, побыть в тишине.
– Если дадите мне разрешение, я быстро освобожу квартиру от непрошеных гостей, – пообещал секретарь. – До сих пор от решительных действий меня останавливало только присутствие Николетты. Неудобно было выставить ее за порог, она же ваша мать. Если скажете…
Я кивнул.
Борис улыбнулся.