Астроном

Все оказалось еще красивее, чем представлялось. Длинные ряды вишневого сада, крепкий дом под высокой черепичной крышей, мохнатые тополя вокруг двора, ленивая собака, сонно открывающая пасть, чтобы залаять на незнакомца, но так и не издавшая ни одного звука. И цветы, много цветов: перед домом и вокруг стоянки, настоящие заросли, образующие живую изгородь.

Меня ждали. Хозяйка, лет сорока пяти, миловидная, с живым лицом и открытой улыбкой вышла на стоянку. Звук мотора тут слышен за несколько километров, а по узкому проселку, ведущему к саду с главного шоссе, едут только те, кто направляется в усадьбу. Хозяйка стояла у серебристых елок, и махала рукой, показывая, где поставить машину. Длинный сарафан держался на тонких лямках, оставляя обнаженными плечи, высокую шею и подмышки. Когда она поднимала руку, то внутренность подмышек бесстыдно распахивалась, показывая щетинку давно не бритых волос и темные полукружья сожженной дезодорантом кожи.

– Вы прямо из Реховота? – спросила она, протягивая руку. – Меня зовут Тоня. Пойдемте, я вас напою чаем с дороги.

– Мне бы чего—нибудь холодного, – сказал я, чуть прикасаясь к узким прохладным пальцам. Вообще-то я не здороваюсь с женщинами за руку, но начинать знакомство с обиды не хотелось.

– Нет, нет, – она улыбнулась. – Я только заварила матэ, это лучше, чем холодное.

К дому вела посыпанная гравием дорожка, сильно пахло разогретой солнцем хвоей, было тихо, абсолютно, неправдоподобно тихо, и я на секунду зажмурился от острого укола счастья.

– Устали? – участливо спросила хозяйка, поднимаясь на крыльцо. – Матэ вам поможет.

«Матэ» называлась аргентинская травка, заваренная в высушенных и выдолбленных тыквочках, размером с большой грейпфрут. Именовали их калабасами, словом, слегка экзотичным для русского уха. Сразу припомнились персонажи детской сказки, длинная борода и кукольный театр. Пили матэ через пампильи, тонкие трубочки с подобием ситечка на конце. Матэ оказался горьким, но действовал крепче кофе, и после второго калабаса я почувствовал, как усталость дороги и напряжение последних дней сползают, будто старая, отжившая кожа.

Старший сын Тони год назад вернулся из многомесячного странствия по Южной Америке, привез с собой матэ и подсадил на него всю семью.

– Теперь мы покупаем его Тель-Авиве, – сказала Тоня, пододвигая ко мне тарелку с бутербродами. – Как оказываемся в центре страны, берем целый мешок, и пьем, точно ненормальные. Ни кофе, ни чаю, только матэ. Просто сумасшествие!

Она тихо засмеялась. Смех у нее был мелодичным, будто звук старинного брегета.

– Комнату заказывала ваша жена, да?

– Да.

– Очень милый голос. Сразу слышно, что хороший человек. А вы, вы ведь писатель, да?

– Это она вам сказала?

– Нет, мы сами знаем. Дочка вообще ваша поклонница. Книжки собирает, публикации в журналах. Она у себя в комнате спряталась, стесняется выйти. Мы подумали вначале, что однофамилец, но как вы из машины вышли, она сразу закричала – он, это он! – и убежала.

«Весьма трогательно, – подумал я. – Но присутствие восторженной девицы может помешать. Сейчас я нуждаюсь в тишине и одиночестве, а не в компании почитательницы. Хотя, если она не вышла из своей комнаты, значит, застенчива и не будет назойливой».

– Сколько же лет вашей дочери?

– Девятнадцать. Окончила школу, готовится к экзаменам по психометрии. Зимой пойдет в армию, а пока помогает мне по хозяйству и зубрит.

– Я попрошу ее проводить вас в домик, – сказала Тоня, когда я отодвинул третий калабас. – Показать, что где. Вы уж будьте с ней повнимательнее, если можно, да?

Она заглянула мне в глаза и улыбнулась. Я кивнул. Почему нельзя, можно. Даже книжку ей подарю, если будет себя вести прилично.

Дверь отворилась и в комнату вошла девушка. У нее было чуть удлиненное лицо с ровным, прямым носиком, небольшие, аккуратной формы губы, серые глаза с огромными ресницами. Зачесанные назад, собранные клубком на затылке каштанового цвета волосы открывали изящные ушки. Ни дать, ни взять чеховская барышня. И одета похоже: длинное ситцевое платье, скромные, но элегантные туфельки, а в руках книжка.

– Ксения, – представилась она.

– В честь соседки моей бабушки, – объяснила Тоня. – Ксения Петровна бабушку три года в подвале от немцев прятала. А как советская власть вернулась, кто-то донес, будто она с полицаями крутила. Забрали для выяснения, да с тех пор никто ее и не видел. У нас в роду одни мальчики, когда Ксюша родилась, бабушка очень просила дать ей это имя.

– Мама! – Ксения бросила на нее укоризненный взгляд. – Кого интересуют наши семейные предания!?

– Писателей все интересует, – рассудительно ответила Тоня. – Он слушает, слушает, а потом – раз – и вставляет в произведение. Проводи, пожалуйста, нашего гостя в домик, объясни, что, где.

Я взял сумку и двинулся к выходу. Ксюша на секунду замешкалась, и до меня донесся шепот Тони:

– Туфли, туфли-то сними.

Через минуту Кения вышла из дому. На ее ногах синели кроссовки «Nike».