Астроном

Он посмотрел на меня, потом перевел взгляд на Моти, потом снова на меня.

– Я могу, конечно, отдать вас под суд за нарушение приказа в боевой обстановке…..

Тут он замолчал, предоставляя возможность моему и Мотиному воображению нарисовать картину возможных последствий такого решения. Картина выходила весьма мрачной. Нарушение приказа в боевой обстановке дело серьезное, тут ухудшением условий прохождения службы не отделаешься.

– Ладно, – сказал командир. – С завтрашнего дня будете дежурить в Пещере Праотцев. Может их святое воздействие окажет облагораживающее влияние на ваши беспутные русские души. Но сегодня, – он погрозил указательным пальцем, – если хоть одна живая душа проникнет через блокпост….

Не договорив, он с места, точно лев, запрыгнул в джип, отогнал его задним ходом до переулка, резко развернулся, немилосердно визжа покрышками, и укатил в сторону полицейского участка. Сквозь шлейф пыли виднелась подпрыгивающая на заднем сиденье фигурка мнимого слепого.

Моти ринулся в проход между мешками, словно Матросов на амбразуру.

– Ни одна сволочь, – пробормотал он, упираясь руками в мешки и перегораживая проход, – ни одна сволочь…..

Но сволочи больше и не пытались. Выражение наших физиономий говорило больше, чем предостерегающие оклики. Даже мальчишки пропали, рассеявшись среди рыночной толпы.

День тянулся медленно и мучительно. Хотелось пить, горячая вода из фляжки не утоляла жажды. Солнце пекло немилосердно. Рыжий базар действительно вонял козлом. Сидение на крыше теперь представлялось санаторным отдыхом, приятным и радостным времяпрепровождением.

Вечернее, сладостное обмирание после душа на прохладном ветерке, тоже оказалось испорченным. В эту ночь мне выпало дежурить с трех до четырех, а Моти с двух до трех. Времени покейфовать над чашечкой кофе не оставалось, смыв грязь и пот и наскоро поужинав, мы завалились спать.

Кто не заступал в караул в три часа утра, тот не знает, что такое воинская служба. Проснувшись от резкого толчка в плечо, я несколько мгновений не мог сообразить, где нахожусь. Моти наклонился над койкой и шептал, безжалостно сотрясая мою не выспавшуюся плоть:

– Вставай, ядрена копоть, вставай, сколько можно дрыхнуть!

Большая светящаяся стрелка часов накалывала цифру одиннадцать, маленькая любовно прижималась к тройке. Жить не хотелось, хотелось только спать. Но чувство воинского долга, в сочетании с безжалостной рукой напарника, спешащего сдать вахту и завалиться еще на пару часиков, сделали свое дело. Я оттолкнул Мотю и, стараясь не шуметь, потащился в туалет.

Здание Усыпальницы лучилось, точно подсвеченный изнутри янтарь. Среди кромешной тьмы, плотно окутавшей Хеврон, оно казалось чем-то ирреальным, будто корабль инопланетян, приземлившийся на вонючей помойке. Стояла глухая тишина, нарушаемая редким перебрехом собак. Окрепший ветер, вместо освежающего прикосновения, остро леденил. Ежась, я расхаживал взад и вперед по пятачку пентхауза, не в силах оторвать глаз от космического зрелища Пещеры Патриархов.

На следующее утро нас привезли ко входу в еврейскую часть Усыпальницы, и сдали под начало старшины, командующего караулом. То, что называется усыпальницей, представляет собой огромное сооружение, возведенное царем Иродом над пещерой, в которой, по преданию захоронены четыре супружеские пары. Чтобы попасть в здание нужно подняться по широкой лестнице, на высоту примерно пятнадцати метров. Пол здания, выложенный огромными плитами из блестящего от старости камня, является потолком первого этажа, закрытого для посещений. Вход в пещеру расположен именно там, где-то далеко внизу, но туда, судя по рассказам, после строителей Ирода уже никто не спускался.

Здание сложено из гигантских шершавых блоков, края которых оплыли от времени. Меня с Моти поставили на входе, проверять посетителей еврейской части. Задача, прямо скажем, далекая от боевой. Еврейские посетители – поселенцы из Кирьят-Арба или туристы, опасности не представляли, вели себя смирно, раскрывая по первому требованию сумки и рюкзачки. Было, правда, несколько заядлых поселенцев в больших вязаных кипах и с выражением непримиримой гордости на лицах. Проверке они подчинялись неохотно, и язвительно кривя губы, всем своим видам показывали, что процедура сия оскорбительна и незаконна.

– Послушай, брат, – сказал одному из них Моти, когда тот уж особенно презрительно скривился. – Я ведь только резервист. Тебя через пару месяцев тоже призовут, поставят где-нибудь и прикажут копаться в чужих сумках. Если ты хочешь протестовать, иди к моему начальству. Но со мной то зачем воевать?

Поселенец примирительно улыбнулся и протянул свой рюкзачок. Эту же тираду Моти произнес перед каждым из «недовольных». Не могу сказать, что проблемы на этом кончились, но нести службу нам стало куда спокойнее.