Атака неудачника

Хозяина я нашёл в дальней комнате. Он сидел на изуродованном, усыпанном мелким мусором, полу и раскачивался в такт тому гнусному скрипу, что издавала повисшая на одной петле межкомнатная дверь. Выглядел он нехорошо. Выглядел так, будто побывал под мельничными жерновами. На его побелевшем лице играла жалкая улыбка растерянности и безнадёги, а безумный взгляд был устремлён в невидимую стороннему наблюдателю туманную даль. Подойдя к несчастному поближе, я продекламировал с выражением:

— J'ai vu l'ombre d'un cocher, qui avec l'ombre d'une brosse frottait l'ombre d'une carrosse. — После чего на всякий случай спросил: — Понимаешь по-французски?

Он никак не отреагировал, тогда я перевёл:

— Я видел тень кучера, которая тенью щётки чистила тень кареты. Правда, красиво? Да?

Он вновь промолчал.

Ему не хотелось говорить.

Ему вообще ничего не хотелось, ничегошеньки.

О чём он думает? — прикинул я. И так решил: ни о чём не думает. Даже о том, что это сейчас тут произошло такое, не думает. Лишь ощущает странное. Ощущает, что вот топал он весь такой уверенный в себе по столбовой дороге жизни и вдруг сорвался нежданно-негаданно с крутого обрыва. И теперь летит стремительно в мрачную бездну, оглушённый хаосом и гулом неведомой стихии.

Присев рядом на корточки, я запанибратски похлопал его по плечу:

— Эй, морячок. Ты чего раскис? Испугался, что ли? Да? Так это ты зря. Нашёл чего пугаться. — Я снял с его разодранного халата шматок дорогих шелковистых обоев, откинул его в сторону и объяснил: — Причина твоего нынешнего страха, морячок, лежит в области исключительно видимых проявлений. А это пустяк. Ей-ей, пустяк. Закрыл глаза и вот уже нестрашно, и вот ты уже в домике. Куда как страшнее, когда причина страха не проявлена, когда она в тебе самом. Вот это вот настоящий ужас. Ты уж, поверь, я на этих делах собаку съел, я в этом плане уже почти кореец. Кстати, о собаках. Зря ты пса вчера ударил. Не делай так больше. Не будешь?

Мордоворот, не поднимая взгляда, мотнул головой, дескать, нет, не буду.

— Вот и молодец, — одобрил я его ответ — А стариков-детей-женщин обижать будешь?

Он вновь мотнул головой и так энергично, что верилось — даже ромашку в чистом поле теперь не сорвёт.

— Вот и умница, — похвалил я. Поднялся и напутствовал на прощание: — Живи, морячок. Живи, цвети, как у нас говорится, и пахни. Только делай это всё, пожалуйста, без нахрапа. Нахрап, поверь, ничего в этом мире не решает. Абсолютно ничего. Рано или поздно, жизнь распихивает всё и всех по своим местам. А упрёшься тупым рогом, хлебнёшь по верхнюю планку. И никто тебя тогда не спасёт. Никто. Это всё, что я хотел сказать.

На пороге я остановился и, с опаской поглядывая на криво висящую дверь, добавил:

— Да, чуть не забыл. Не говори ни кому о том, что тут приключилось. Хорошо?

И он опять кивнул. Любой бы на его месте кивнул. Другое дело, что не любой позволил бы себе оказаться на его позорном месте. Есть же на белом свете и приличные люди.

Оставив горемыку переживать пережитое, я вышел из комнаты и принялся аукать-выкрикивать тень.

Все комнаты обошёл, во все антресоли заглянул, все углы-закоулки осмотрел, все завалы разгрёб, а нашёл её — кто бы мог подумать — в лежавшем на боку холодильнике. Чёрт его знает, как она туда забралась. Как-то сумела.

Запихивая в мешок уставшую, а оттого заметно поблекшую хулиганку, я её не хвалил, не ругал, а просто рассуждал вслух:

— Святой Августин утверждал, что зло существует, чтоб оттенять добро. С этим утверждением, согласись, Фифа, не поспоришь. Я и не буду. Только добавлю от себя для равновесия: добро существует, чтоб высвечивать зло. Раз то для этого, то это для того. Логично? Логично. Теперь понимаешь, дорогуша, в чём твоё предназначенье?

— Фьюшть-фьюшть? — вполне убедительно изображая разумное создание, уточнила тень.

— В том, чтоб творить добро из попутного зла, — пояснил я. — В твоём положении, Фифа, творить его больше не из чего.

Глава 11

Всегда завидовал Серёге Белову в том плане, что под началом у него три десятка гавриков. Имея такую солидную гвардию, можно одновременно отрабатывать сразу несколько версий преступления. Отправил одного опера туда, другого сюда, третьего ещё куда-нибудь, а сам сиди на базе, как король на именинах, и в ус не дуй. Мне же, волку-одиночке, иной раз — хоть разорвись. Вот и теперь.