Атаман

— Не может быть, чтобы этот мерзавец удрал. Если только переодевшись в матросскую робу... — произнес фон Вах, наконец-то поняв, что произошло, и, схватившись руками за голову, попросил прапорщика: — Не в службу, а в дружбу, поручик, — он специально повысил звание этому офицеру сразу на две ступени, — проверьте, ходят по городу семеновские патрули или нет? Если ходят — значит, атаман еще не покинул Владивосток.

Семеновских патрулей в городе не оказалось.

Фон Вах вновь схватился за голову: сейчас ведь его вызовет на ковер младший Меркулов и прямо посреди ночи сдерет погоны... Фон Вах не выдержал, застонал.

Он раскинул перед собой карту, вгляделся в нее, но ничего понять не смог — незнакомая какая-то карта, похоже, иностранная, японская скорее всего, в следующий миг чертыхнулся; карта была не иностранная, своя, только перевернутая вверх ногами...

Важно было понять, вычислить, куда отправится, очутившись на берегу, атаман. В самом городе он не останется — слишком опасно, вниз по карте... вряд ли пойдет, там Китай, скорее всего он отправится к своим... К своим... Где больше всего сейчас сосредоточено частей, преданных атаману? В Гродеково. Значит, он пойдет именно туда. Фон Вах хлопнул ладонью по карте, свернул ее.

Значит, по дороге в Гродеково и надо устроить атаману несколько засад.

В одну из них атаман попадет обязательно.

А Семенов продолжал болтаться в море. Шторм, что налетает внезапно, обычно также внезапно стихает — так бывало в этих краях всегда. Но шторм не прекращался, катерок боролся с волнами, с течением, отжимавшим его от берега — началась пора отлива, — карабкался с одной водяной горы на другую и никак не мог добраться до конечного пункта, до Надеждинской.

Атаман нервничал. Лицо его за время поездки одрябло, сделалось каким-то домашним, обиженным, словно у старушки, привыкшей общаться со спицами и клубками пряжи, подбородок округлился, — и довершала этот облик шляпа, которая Семенову не шла совершенно. Одно было хорошо — в шляпе атаман был совершенно неузнаваем.

Наступил рассвет — желтовато-лиловый, мертвенный, лица людей выглядели в нем неживыми, серыми, как будто пассажиры катера только что вылезли из могилы. Встречный ветер приносил скверный гнилостный запах, и гулял этот запах по волнам вольно, навевал худые мысли о бренности всего сущего на земле.

Наконец катер прибился к старому облупленному маяку, на вершине которого тускло помигивал огонь. Вода сделалась рыжей, кое-где были видны голые мокрые камни — море откатывалось стремительно, с пугающей скоростью. «На лошади не догнать», — угрюмо отметил атаман. Дальше следовало идти на лодке, катер между частыми камнями пробраться не мог.

— Ах, какая досада! — Георгиевский кавалер озабоченно хлопнул себя по штанам. — Сядем на камни — пропорем днище.

— Не страшно, — Семенов резко мазнул рукой по воздуху, — я за все заплачу!

— Да дело не в этом. До берега-то, до кромки мы все равно не сумеем добраться, лодка нужна обязательно. — Георгиевский кавалер озабоченно глянул на облупленную громадину маяка, сложил руки рупором и крикнул что было силы: — Эй!

Да разве там услышат? Шум-то какой стоит, — усы у Семенова дернулись, перекосились привычно, — не море, а ад какой-то.

— Тут мой кум хозяйством заправляет. Он — мужик чуткий, обязательно услышит. — Георгиевский кавалер расставил ладони пошире и крикнул вновь: — Эге-гей!

Кум действительно оказался чутким — тяжело, медленно, будто открывался огромный сейф, отворилась металлическая дверь маяка, и в проеме показался человек.

— Я же говорил! — обрадованно воскликнул георгиевский кавалер и засемафорил руками. Видать, это был какой-то особый язык, мало кому понятный — капитан второго ранга Чухнин ничего из этой «азбуки Морзе» не понял, зато хорошо понял смотритель маяка — он вскинул руки над головой и вприпрыжку побежал отвязывать лодку, — Я ж говорил! — прежним ликующе-радостным тоном повторил георгиевский кавалер. — Это же кум!

Надеждинский берег был уже хорошо виден. Желтовато-лиловый рассветный воздух разредился, в нем мелькнула живая розовая рыбеха, проскользила по всему пространству из одного края в другой, небо приподнялось — вот-вот должно взойти солнце. Отсюда, с моря, можно было различить, что на макушке ближайшей сопки топчется, едва сдерживая коней, казачий разъезд.

Атамана ждали. Семенов, разглядев казаков, не смог сдержать довольной улыбки — ушел-таки он от братьев Меркуловых, теперь они вряд ли его достанут. Лицо его потеряло старушечью мягкость и непривлекательность. Это был прежний Семенов — уверенный в себе, решительный, беспощадный.