Атаман Семенов

Зимой было избрано Учредительное собрание ДВР, которому административно подчинили и Владивосток. Депутатами Учредиловки стали двое популярных генералов — командующий каппелевской армией Вержбицкий и командир Третьего корпуса Молчанов. Однако в Чите, где их ждали, они не появились, держались настороженно, не поверили до конца, что большевики ушли из города, а значит, и все разговоры о так называемом коалиционном правительстве попахивают обыкновенным политическим вымыслом.

Председателем правительства ДВР стал большевик Краснощеков[78], его ближайшим помощником — также большевик, Никифоров[79] — очень хорошо, к слову, знавший Владивосток, поскольку некоторое время, вплоть до середины 1920 года, вместе с сотоварищами правил им.

Потайные квартиры у Никифорова остались во Владивостоке до сих пор — неподалеку от пристани Эгершельда, на Алеутской, в Маньчжурском переулке, на Миллионке, откуда хорошо просматривалась бухта Золотой Рог, — Никифоров обосновался во Владивостоке прочно. И вместе с тем — потерял его.

Краснощеков послал во Владивосток один циркуляр, второй, третий, Владивосток в ответ обозвал правительственные бумаги «пустыми указивками» и бросил их в урну. Подчиниться Чите он отказался.

Сил у Читы, чтобы подавить Владивосток, не было, как не было и своих людей. Никифоров, пойдя на повышение, допустил ошибку — перевез их в Читу, поэтому оказалось, что рассчитывать Краснощекову не на кого. Не на японцев же! Те ненавидели большевиков. Бывшего прапорщика, а позже краскома — красного командира — Сергея Лазо живьем сожгли в паровозной топке.

Конечно, большевики попытались через Хабаровск сунуться во Владивосток, но из этой попытки ничего не вышло. Семенов точно уловил момент — в начале мая 1921 года Владивосток жил без крепкой властной руки.

Японцы уже давно пришли к выводу, что в Приморье им хлопотно, тут время от времени стреляют, да и чувствуют они, островные люди, на большом континенте себя неуютно.

На огромную Россию маленькой Японии было уже наплевать. С другой стороны, она не сомневалась, что проглотит этот жирный, истерзанный раздорами, будто раком, кусок. Может же маленькая, размером всего в два спичечных коробка, собачонка умять большой пирог! Будет жрать и повизгивать от удовольствия.

Дальний Восток ослабел. За кордон, в Монголию, в Китай, ушла вместе со скарбом, с домочадцами, со скотом, с деньгами едва ли не половина казачества, хотя официально было объявлено, что ушла примерно шестая часть, чуть более пятнадцати процентов. Атаман Семенов, когда слышал об этом, то довольно пощипывал усы — это ведь за ним ушли казаки, и сколько их ушло, никто лучше его не знает. Раз ушли казаки за атаманом — значит, считают его своим.

Последние казаки покидали Россию уже в апреле 1921 года, перед вскрытием рек. Лед хоть и вспухал горбами на реках, был пористым, непрочным, но лошадей, телеги, людей, скот держал хорошо. Казаки матерились отчаянно, сопливились, вытирали рукавами мокрые лица, с тоскою глядели назад, на «Расею», эту самую «Расею» ругая... Не все из них понимали, зачем покидают родную землю, выдергивали из карманов шинелей бутылки с самогоном, пили прямо в седлах, плакали.

Не всем удалось уйти на китайскую территорию, это Семенов тоже знал: им выставляли на пути пулеметные заставы, и когда появлялись казаки, гнавшие перед собою скот, «максимы» красных начинали яростно, по-собачьи, лаять. Особенно много таких заслонов стояло на реках — коровьи туши потом долго лежали на льду, а затем, когда наступало тепло, плавали в заводях, гнили, заражая воду и распространяя вонь.

Владивосток гулял — у местных жителей и будни были праздниками. Вдруг в городе совершенно неожиданно закрывались все магазины, все лавки — даже те, которые хозяева открывали в любое время дня и ночи — по первому же требованию... Слухи здесь распространяются стремительно, хотя в воздухе ничем пороховым не пахло, закрытые магазины подсказали обывателям, что будет вооруженный налет.

И точно — двенадцатого числа, в цветущую майскую ночь, по Владивостоку прогрохотал, резвясь в лихой скачке, большой конный отряд. Стрельбы не было, конники действовали шашками. Если кто-то из них ловил слишком удивленный, слишком непонимающий взгляд бараньих глаз — шашкой вжик — и глаза эти теряли удивленное выражение.

Так во Владивосток ворвался отряд полковника Буйвида. Около здания, где располагался городской почтамт, Буйвид поднял коня на дыбы и ловко соскользнул на землю, прохохотал, обращаясь к своему спутнику — сотнику с монгольским скуластым лицом:

— Как там говорил главный батюшка большевиков товарищ Ленин: самое важное у всякой власти — почта и телеграф? Да? Прежде всего надо захватить их, потом все остальное — и, считай, власть у тебя в кармане... А, сотник?

— Так точно!

— Сотник, действуйте! — Буйвид сделал повелительный жест. — Почта и телеграф — в вашем ведении!