Атаман Войска Донского Платов

Ермолов подбивал Багратиона писать царю, что, мол, надо наступать: «Пишите, Ваше Сиятельство, Бога ради, ради Отечества, пишите Государю». Багратион царю не писал, знал, что Барклай во всем, а значит, и здесь, царскую волю выполняет, а писал Барклаевым недоброжелателям — Растопчину, Чичагову, Аракчееву и другим влиятельным лицам. Требовал идти вперед, но сам, правда, особо не совался, ждал резерва из Москвы.

Барклай, равнодушный к опасностям, дороживший честью и добрым именем, тоже вперед не рвался. Он бледнел при мысли, что придется и дальше отступать без боя, ибо литовские леса кончились и пошла исконно русская земля, о чем солдатам говорила каждая береза у обочины, но, не веря в самого себя, он также бледнел при мысли о бесповоротном решении сразиться с превосходящим числом противника и взять на себя тяжелую ответственность за судьбу армии. Победы Багратиона и Платова над Жеромом… Велика важность!.. Два дерзких мальчишки, не имея сил побить драчливого и ловкого сверстника, отлупили его неумелого братца. А каково будет сразиться с самим Наполеоном?

— Всё, что я ни делаю и буду делать, есть последствие обдуманного плана и великих соображений, есть плод многолетних трудов, — говорил Барклай особо доверенным людям. — Теперь все хотят быть главными…

Платов, не выносивший, если сплетни, интриги и секреты — и без него (кто же интриганам добрый совет даст?), страшно всеми этими делами интересовался. И еще одно обстоятельство — прибежали к нему остававшиеся в 1-й армии верные казаки и пошептали на ухо, что французы тайком предлагают Дону от России отложиться и сулят признать Дон вольным государством, а они, казаки, не зная, чья возьмет, и какова будет платовская воля, отвечали пока уклончиво. Платов поусмехался, кивнул молча и казаков отпустил.

Ох, как много теперь от него зависело!

И то ли Ермолов его «накрутил», то ли еще Багратион, то ли сам себя возомнил незаменимым, но, встретившись с Барклаем, стал Платов грубить:

— Я никогда не надену более русского мундира, потому что он сделался позорным.

Твердо встал в один ряд с Ермоловым и Багратионом. Но казаки — это казаки, а русские — это русские. Багратион по дружбе рассказал Ермолову, как Платова «на поводке» держал, графским титулом поманил, а Ермолов, верный друг, еще кому-то. Так и до Барклая дошло…

Корпус платовский раздергали, три полка туда, три — сюда, три — еще черт-те куда. А за спиной Платова сел Барклай царю писать: «Генерал Платов в качестве командующего иррегулярными войсками облечен слишком высоким званием, которому не соответствует по недостатку благородства характера. Он эгоист и сделался крайним сибаритом. Его казаки, будучи действительно храбрыми, под его начальством не отвечают тому, чем они должны были быть… При этих обстоятельствах было бы счастьем для армии, если бы Ваше Императорское Величество соблаговолили найти благовидный предлог, чтобы удалить его из нее. Таковым могло бы быть формирование новых войск на Дону или набор полков на Кавказе, с пожалованием ему титула графа, к чему он стремится больше всего на свете. Его бездеятельность такова, что мне приходится постоянно держать одного из моих адъютантов при нем или на его аванпостах, чтобы добиться исполнения предписанного.

Государь, я осмеливаюсь просить Вас о принятии этой меры потому, что она сделалась безусловно необходимой для блага службы…»

Платов и впрямь увлекся идеей получить графский титул, только об этом и думал. Вот уж нашел Багратион струнку! Ермолов, по примеру Багратиона, стал использовать то же и получал наслаждение, когда Платов при всей своей хитрости, не умея скрыть нетерпеливых ожиданий, всякий раз спрашивал его о получаемых повелениях Императора и какие кому вышли награды.

В день, когда Барклай писал царю письмо с просьбой убрать Платова из армии, Платов стоял с полками в местечке Выдра и сам писал письмо — Императрице Марии Федоровне. Поздравлял Ее Величество с днем тезоименитства, сообщал, что здоров, но писать не мог, «ибо с 16-го числа прошлого июня находился в ежесуточном движении не сходя с лошади». Благодарил за присланную корпию, отчитывался, чьи раны она облегчает. «Об одержанных мною… победах описывать я не распространяюсь, уверен, что Ваше Величество изволит увидеть из ведомостей; у меня же, благодарение Богу, урону очень мало».

Наконец командующие договорились и пошли вперед. Платов, выдвинутый в авангард 1-й армии, опять отличился, при Молевом Болоте крепко побил кавалерию графа Себастьяни, старого знакомца.

Но под деревней Гаврики сбились с французского следа, велел Барклай остановиться. Заругались командующие опять.

Барклай сидел посреди двора на бревнах, приготовленных для постройки, Багратион же большими шагами двор из угла в угол мерил:

— Ты немец! Тебе всё русское нипочем…

— Ты дурак, — вяло отвечал ему Барклай, — и сам не знаешь, почему себя ты называешь коренным русским…

Занятнейшая сцена!..

Ермолов стоял у ворот и отгонял любопытных:

— Главнокомандующие очень заняты и совещаются между собой.