Читаем Атаман Золотой полностью

Атаман Золотой

Первая лодка ринулась вниз по течению, вторая стала поворачивать к берегу. Раздался новый залп. Ядро попало в борт. Лодка начала тонуть. Люди барахтались в воде. Солдаты стреляли в них, били веслами по головам.

Андрей в бессильной злобе метался по берегу. С оставшимися в живых он решил защищаться до конца.

Солдаты причалили и повыскакивали из лодки. Они привинчивали к ружьям штыки. Предстоял бой — неравный, смертный. С барки снова хлестнула картечь. Косая Пешня упал. Блоха ойкнул и схватился за грудь. Четверо оставались невредимы: сам атаман, Трехпалый, Чиж и Шкворень. А солдаты уже лезли на угор.

Путь к пещере был отрезан. Пришлось принимать бой на угоре — сзади лес, впереди река. Разбойники, прячась за камнями, стреляли в солдат из ружей и пистолетов. Раненый Блоха заряжал те и другие.

Один из солдат был убит. Оставалось еще девять человек. Сержант, командовавший ими, подняв пистолет, кричал:

— Помни присягу, ребятушки! Поспешайте, заберем злодеев в полон! Эй, вы, окаянные! Кидайте оружие!

«Да ведь это Ванюшка Некрасов!» — узнал атаман усольского приятеля-протоколиста.

— Ванюшка! Это я, Андрей Плотников.

Сержант молча начал целиться в него. Расстояние было не больше двадцати шагов. Андрей вышел из-за прикрытия.

— Стреляй! Стреляй в старого друга, сволочь!

Раздался выстрел, пуля свистнула возле уха.

— Худо же тебя учили, Ваня, воинскому артикулу.

Атаман взвел курок и выстрелил старому приятелю в лицо. Тот зашатался и упал. Солдаты, потеряв командира, стали пятиться к лодке.

— Наша взяла! — кричал Трехпалый.

— Обожди радоваться, — предупредил Блоха. — Вон еще едут.

И верно: еще одна лодка с десятью солдатами направилась к берегу. Несколько человек с нее навели мушкеты. Раздался залп, и Шкворень, хватая руками воздух, свалился под откос.

Находившиеся на берегу солдаты снова пошли в наступление.

— Что делать, атаман? — спросил Чиж. — Не устоять нам.

— Отходить надо, ребята, — посоветовал Блоха. — Тут я все тропки знаю. Как-нибудь доберемся до Уткинской пристани, а там на Сылву, на Каму.

Атаман согласился. В тяжелый и долгий путь по лесным буеракам тронулись они, пробираясь сквозь чащобу, через мочежины и гари, переправляясь через лесные топи и таежные речки. Колючие лапы елей хлестали их лица, не давали покоя комары.

Блоха с трудом передвигал ноги. Рана загноилась. Однажды на привале он расстегнул ворот рубахи, и Андрей с содроганием увидел у него на груди черные пятна.

— Умру я, братцы. Оставьте меня здесь. Я вам помеха.

Никогда Андрей не испытывал такой жалости и душевной боли за другого, как сейчас.

— Не оставим. Понесем на носилках.

Тут же сделали носилки и понесли Блоху, сменяясь по очереди.

Умирающий слабо стонал, качаясь в такт шагам, наконец, попросил остановиться. Его положили под густой пихтой, чтобы не мочило дождем.

— Прощайте, — сказал тихо Блоха. — Не смерти боюсь, жалко, что жизни настоящей не видел…

Со слезами на глазах Андрей держал в своей руке его холодеющую руку. Из груди друга с хрипом вырывалось короткое дыхание. Трудно, мучительно умирал старый бродяга.

— Блоха, родной ты мой! Скажи хоть слово.

Умирающий остановил на нем потухающий взгляд.

У него началась предсмертная икота.

Зарыли его тут же под разлапистой пихтой.

Возле Уткинской пристани повстречали Юлу, изнуренного, оборванного, еле державшегося на ногах. Он рассказал о том, что во время боя двое были убиты картечью враз, а Заячья Губа, Чебак и двое рудничных попались в Кыну полицейским служителям.

— Я таки успел убежать.

— Востер ты на ноги, — хмуро сказал атаман, — Товарищей-то бросил? Я же тебя старшим поставил.

— Всяк за себя, — отворачивая взгляд, отвечал Юла. — Так уж довелось.

— Ну, коли всяк за себя, так иди ты своей дорогой один, куда хочешь. Верно, ребята?

— Верно, — нехотя отвечали Чиж и Трехпалый.

С Утки направились они прямо на запад к берегам Камы. Андрей искал Матренин отряд. Однако сколько ни бродили товарищи по Прикамью, как ни выслеживали по укромным местам на берегах, нигде не нашли даже признака отряда.

— А на что нам Матрена? — злился Чиж.

— Дурак! Три человека или тридцать — это, по-твоему, одно и то же?

— Изнищали мы, изголодались, — ныл Трехпалый.

Над головами беглецов торжественно шумели темно-зеленою хвоей кедры. Их кроны были так густы, что в тени у корней было темно и пусто, даже зимой здесь не наметало снегу, а летом не росла трава.

В ближнюю деревню ходили за хлебом.

— Какого чомора! Надоело просить милостыню, — ворчал Чиж. — Надо силой брать. Этак мы с голоду подохнем.

— Возле Коринского завода клад зарыт, — вслух мечтал Трехпалый. — В Калиновом логу возле виловатой березы. Вот бы выкопать-то его! Не на один год хватило бы.

— Обождите, — отвечал атаман. — Надо только на Матренин след напасть, тогда мы спасены.

Ночью разбойники покинули своего атамана.