Атаман Золотой

Гришка Рюков был из той породы людей, которые сначала действуют, а потом думают, поэтому, когда дублинский передал ему приказ барина отправляться на сплав, он бросил на пол клещи и поднял зык на всю фабрику:

— Пошто не в очередь? Что я худого сделал? Не поеду!

— Отведаешь батогов, — пригрозил Кублинский, однако не стал связываться, вспомнив, что самое главное его поручение — побывать у Нарбутовских и доставить Аннушку.

«Губа не дура у Ефима Алексеевича: не девка — мед», — подумал он с завистью.

Дворецкий ушел, а Гришка продолжал бушевать. Он неистово ругался и жаловался товарищам.

— В воскресенье свадьбу играть собирался… Что же это, ребята? В самую душу плюнули.

Ребята сочувственно говорили:

— Конечно, Григорий, неладно с тобой поступили, да ведь, сам знаешь, деваться некуда.

— Ты, Гришка, нюни не распускай, — сказал Никешев. — Сразу после работы укройся где ни на будь.

Максим Чеканов тоже советовал:

— Тут дело неспроста. Гляди, не зря на тебя озлился наш супостат.

Григорий застонал от ярости.

— Я ему кишки выпущу! Жизни лишусь, а за обиду отплачу.

— Не мели попусту, становись к горну, — оборвал его Чеканов. Гришка замолчал, поднял с полу клещи и принялся за работу.

Ветер свистел в щели. Буйно хлестала вода в вешняках. Маховое колесо тяжело опускалось, и фабрика вздрагивала при каждом его повороте. В горнах неистово клокотало пламя.

Отработав урок, Григорий пошел домой.

Избенка у него была некорыстная. Узенькие, подслеповатые окошки, дырявая крыша. Манефа, мать Григория, хоть и была служителева вдова, домоводство правила не на широкую ногу.

Сухощавый, с огненными карими глазами, смугляк Григорий после работы любил покопаться в саду. Но сегодня даже не заглянул туда.

— Дай, матушка, поесть! — устало попросил он, снимая войлочную шляпу. Черная тоска лежала на сердце.

— Все готово, дитятко, — отвечала Манефа.

На столе, накрытом изгребной скатертью, уже поставлены были чашки и тарелки с неприхотливой едой. На то имелась причина: Григорий копил деньги на свадьбу. Все мысли его были сейчас о невесте. Надо бы передать ей, что посылают его на сплав, проститься. При мысли об этом кровь прилила к лицу: «Ну, изверг! Погоди, придет наш час».

Он скинул армяк, сел в красный угол, как подобает хозяину, и принялся есть.

Манефа, подперев щеку рукой, смотрела на сына и рассказывала о заводских «приключениях».

— Наказание было опять…

— Кому? — оторвался от чашки Григорий.

— Заводским женкам.

У Григория заходили на щеках желваки.

Неожиданно вошел Василий Карпов, зять Григория.

— Садись за стол, — пригласил тот.

— Еда в рот не лезет, Гриша.

— Что случилось?

— Такое, что и не слыхано. Баб наших драли лозанами в аптекарской бане… И мою Парашу… сам хозяин стегал.

— Парашу?

Григорий бросил ложку.

— Сестру?

Василий опустил глаза.

— Сам Ширяев стегал?

Дверь распахнулась, и на пороге встала Парасковья, бледная, с раздувающимися ноздрями.

— Эх, вы! Мужики! — крикнула она. — Стыд нам за вас.

— Что? — грозно поднялся Григорий.

— А то, что когда же мукам конец придет? Когда вы за ум возьметесь? Не нам ли, бабам, прикажете за себя стоять?

— Парасковья! Ступай домой, — сказал Василий, стараясь придать словам тон приказа.

— Неужели в тебе совесть не говорит? При тебе меня раздели…

— Парасковья!

— При тебе меня… А ты?

Плечи у Парасковьи задрожали, она до крови закусила губу.

— Не плачь, сестренка, — сказал Григорий.

— Ну, хватит.

Василий взял жену за руку, она отбросила его руку. Муж рассердился.

— Ты что? Вовсе из воли вышла?

— Дерьмо ты, а не мужик…

— Я?

Василий замахнулся, но тут в распахнутую дверь раздался сильный голос Мишки Харлова:

— Григорию Рюкову приказано не медля ни часу идти в деревню Подволошную и готовиться к сплаву.

— Не пойду, — крикнул Григорий, но Мишка уже исчез.

— За что тебя, Гриша? — спросил Василий.

— Ума не приложу. Никакой провинки за мной не числится.

— А знаешь ты, что твою невесту к барину уволокли? Бабы сказывали, будто остановил он ее посередь улицы.

— Убью! — рявкнул Григорий и, схватив молоток, ринулся к двери.

— Гришка! Куда ты?

Григорий выскочил за ворота, здесь его остановили двое стражников. Они загородили ему дорогу.

— Гришка! Тебе надо быть в Подволошной… На сплав назначен. Айда с нами!

— Ребята! Так ведь я…

— Ничего не знаем. Нам приказ даден.

— Ребята! Ведь вы меня знаете… Ну куда, зачем мне идти? Ведь у меня, ребята, свадьба скоро… За что?.. Ребята!

— Айда!

Гришку подхватили под руки и потащили по дороге в Подволошную.

В этот день в доме надзирателя Ефима Нарбутовских все были в тревоге. Сам Ефим, не старый еще человек, недавно потерял жену. Дом вела старуха-мать. Сестра Анна готовилась к замужеству.

Сегодняшняя встреча и расспросы Ширяева не на шутку обеспокоили все семейство. Анна уже знала, чем это обычно кончалось. Ее двоюродная сестра Марина, выходившая замуж за писчика Ивана Протопопова, силой была приведена к господину.

— Ты бы известила жениха-то, — советовала мать, но Ефим сказал:

— Нет его на заводе, отправили в деревню, а оттуда на сплав поедет.

— Вот тебе и свадьба! — вздохнула старуха.

Анна тосковала.

— Убегу я куда-нибудь, у соседей укроюсь.