Атаманщина

Чтобы удержать Миронова за пределами Дона, его, действительно, 28 марта назначили помощником командующего Литовско-Белорусской армией. 25 апреля он просил отправить его на Восточный фронт, где Колчак успешно развивал наступление. Для борьбы с Колчаком он хотел сформировать на Дону специальный отряд. Эта просьба остается без ответа, зато в мае он становится временно-командующим Литовско-Белорусской армией.

По поводу Вешенского восстания Миронов писал:

«Не оправдывая казаков за их восстание против Советской власти, желавшей им в свое время добра, я жестоко бился с этой контрреволюционной заразою и буду биться, но в душе я их глубоко жалел и жалею, как и всякого человека, когда беда сваливается на его голову от причин, в которых он разобраться не может».

В конце мая Миронов подписал несколько воззваний к восставшим казакам, призывая их покориться Советской власти. В июне ему поручается формирование Особого экспедиционного корпуса с последующим выступлением на Южный фронт. 13 июня как командир Особого корпуса он издает обращение к красноармейцам по поводу укрепления дисциплины, где в частности пишет:

«Гражданин красноармеец, я спрашиваю тебя от лица революции:

1. Возможны ли в свободной стране, первой в мире социалистической республике антисемитские и погромные агитации?!

2. Возможно ли, чтобы солдаты Красной Армии, носители и защитники идеи равенства и братства, совершали еврейские погромы?!

3. Допустимо ли, что красноармеец, солдат народной армии, отказался идти на позицию и самовольно ее оставлял?!

4. Допустимо ли, чтобы красноармеец в борьбе за свои интересы, в борьбе за землю и волю, за светлое будущее своего потомства и человечества роптал на недостаток обуви, одежды и т. п. лишения, зная, что страна переживает острый кризис во всем?!

И на все эти вопросы у меня и всякого честного гражданина ответ будет один: нет, нет, тысячу раз нет!!»

Назначение Миронова было вызвано тяжелыми поражениями Южного фронта в боях с А.И. Деникиным. 15 июня 1919 года Миронов направил телеграмму Ленину, Троцкому и Калинину. При назначении ему говорили, что в Особом корпусе насчитывается 15 тыс. штыков, а в действительности оказалось всего 3 тыс. Миронов по этому поводу возмутился, считая, что ему по-прежнему не доверяют: «Я стоял и стою не за келейное строительство социальной жизни, не по узкопартийной программе, а за строительство гласное, за строительство, в котором народ принимал бы живое участие. Я тут буржуазии и кулацких элементов не имею в виду. Только такое строительство вызовет симпатии крестьянской толщи и части истинной интеллигенции». Но как раз такого социализма большевики не хотели, и совсем не потому, что он был утопией. Поэтому Миронов всегда был опасен для них.

Филипп Кузьмич предлагал:

«Первое – усилить Особкор свежей дивизией;

– второе – перебросить в его состав дивизию, как основу будущего могущества новой армии, с которой я и ее начдив Голиков (начдив 23-й мироновской дивизии. – Авт.) лично пойдем захватывать вновь инициативу в свои руки, чтобы другим дивизиям армии и армиям дать размах;

– третье – или же назначить меня командармом 9-й, где боевой авторитет мой стоит высоко;

– четвертое – политическое состояние страны властно требует созыва народного представительства, а не одного партийного, дабы выбить из рук предателей-социалистов почву из-под ног, продолжая упорную борьбу на фронте и создавая мощь Красной Армии. Этот шаг возвратит симпатии народной толщи, и она охотно возьмется за винтовку спасать землю и волю. Не называйте этого представительства ни Земским собором, ни Учредительным собранием. Назовите, как угодно, но созовите. Народ стонет.

Я передал в Реввоенсовет Южфронта много заявлений, и между ними такое: крестьянин 34-го отдела, переименованного в Ленинскую волость. Семья 21 человек, 4 пары быков. Своя коммуна. За отказ идти в коммуну комиссар быков отобрал, а когда крестьянин пожаловался, то его убили. Я туда же передал доклад председателя одного из трибуналов Ермакова, от слов становится жутко. Повторяю, народ готов броситься в объятия помещичьей кабалы, но лишь бы муки не были бы так больны, так очевидны, как теперь;