Атаульф

Я вдруг вспомнил, как годья говорил: «Когда тебе страшно, делай так» — и нарисовал в воздухе крест. Я чертил крест левой рукой, потому что в правой был меч.

И тут за моей спиной раздался страшный треск, грохот и топот. Личина попятилась. Конь Гизарны пугливо присел на задние ноги.

Из конюшни, низко припав к шее коня, вырвался Лиутпранд. Если бы северный ветер заточили в тесной каморе — он и то не мог бы, кажется, вырваться на свободу яростнее, чем наш Лиутпранд из конюшни. В полном боевом облачении, сверкая в занимающемся пожаре своей кольчугой, он едва не вышиб головой поперечину над входом.

Со страшным ревом устремился Лиутпранд на берестяную личину. Конь Лиутпранда легко перескочил тело Тарасмунда и сбил меня с ног. А тот, что был в личине, повернул коня и с гиканьем помчался прочь с нашего двора. Лиутпранд поскакал за ним.

Мой брат Гизульф бросился в конюшню и крикнул мне на ходу, чтоб я вставал и что он, Гизульф, выведет коня дяди Агигульфа.

Становилось все светлее, и я понял вдруг, что горят дома вокруг храма Бога Единого. По улице пронесся грохот копыт и почти сразу ушел в сторону храма. Над моей головой тьму прочертили огненные полосы. Их было несколько. Две или три головни попали на крышу дома, и солома стала тлеть.

Я крикнул матери, чтобы она выходила, что путь свободен, а сам побежал к воротам — там оставались Сванхильда и Ильдихо. Но их там уже не было.

Дорогу передо мной вдруг осветило ярким светом. Я обернулся и увидел, что крыша дома уже запылала. Занялась и крыша конюшни, откуда Гизульф, бранясь и плача, пытался вывести коня дяди Агигульфа. Конь испугался огня и ни в какую не хотел выходить.

Я закричал Гизульфу, чтобы тот бросал коня. Не знаю, слышал ли меня Гизульф. Когда я выскочил на улицу и огляделся, я увидел, что село пылает, как лучина, зажженная с одного конца. Возле храма Бога Единого, где стояли дома годьи Винитара, Одвульфа, Гизарны и Агигульфа-соседа, было светло, как в полдень. Пешие и конные метались в свете пожара. Из этого пламени доносился чудовищный рык, будто в наше село пришел волк Фенрир.

Я бросился бежать в сторону хродомерова подворья, где было темно. Со всех сторон я слышал конский топот, крики, лязг металла, треск пламени. Эти звуки будто преследовали меня, и я каждое мгновение ждал смерти. Над селом то взлетал, то замолкал этот странный визг — звериный, радостный.

Когда я почти уже добежал до хродомерова подворья, то увидел, что всадники идут на село и с этой стороны. Я прянул в сторону, на двор Аргаспа, и в этот миг пришла та самая боль, которой я ждал. Что-то сильно хлестнуло меня по ноге. Я пробежал еще несколько шагов, прежде чем боль вдруг оглушила меня, да так, что я потерял равновесие и упал. Всадники пронеслись мимо.

Я повалился лицом в лопухи и полежал так — не знаю, долго ли. Мне стало жарко. Я поднял голову и увидел, что горит дом Аргаспа. Пламя осветило двор, и я увидел, что Аргасп беспомощно ползает по двору, хватаясь руками за землю. В спине у него торчало длинное копье. Ноги Аргаспа мертво волочились, как полотно, скрученное в жгут.

За домом Аргаспа была тропинка, которая вела вниз по глинистому косогору к реке. Я добрался до этой тропинки и стал сползать по ней на животе, придерживаясь руками за траву, чтобы не скатиться в реку. От страха и боли я скулил, как щенок. Только бы добраться до хродомеровой норы, а там уж меня не найдут. Разве что случайно.

Неподалеку отсюда в склоне косогора была та самая хродомерова нора, над которой потешался дедушка Рагнарис, когда рассказывал, как село основали. Нынешний же дом Хродомера стоял на косогоре, повернувшись к склону как бы спиной. Хродомер словно стыдился норы своей и не желал ее видеть, когда поутру выходил из дома. Так дедушка Рагнарис говорил.

В этой-то норе я и думал отсидеться, пока наши великие воины — дядя Агигульф, Ульф, Валамир — не истребят чужаков, всех, до последнего человека. А когда последний чужак найдет свою бесславную погибель, Гизульф догадается, где я прячусь. Он и сам бы здесь спрятался. Если только не погиб Гизульф в горящей конюшне…

Я сполз пониже и оказался на узенькой тропке, что вела вдоль реки задами села.

В этой норе мы часто прятались, когда играли и выслеживали друг друга. Вход в нее находится не на самой тропинке, а на высоте двух человеческих ростов над ней. С тропинки вход в нору был не виден, если только не знать о ней заранее — весь склон густо зарос лопухами.

Я стал карабкаться по склону. Карабкаться пришлось очень осторожно, чтобы не помять лопухи. Они были уже жухлые, и помять их легче легкого. А я не хотел, чтобы чужаки нашли меня по этим следам.

Стрелу, торчавшую в ноге, я обломил, чтобы она не цеплялась, но обломок с иссиня-черным оперением сохранил. Точнее, я только потом, когда рассвело, разглядел его, а пока просто сунул за ворот рубахи.

Я понимал, конечно, что ранен не смертельно. Но рана, похоже, этого не знала. Потому что болела она все сильнее и сильнее, будто взялась меня уморить.

Мне показалось, что я очень долго одолеваю знакомый путь до норы. Но наконец я очутился там.