Ателье Мадам Пикок

- Помню, ручки ко мне тянет, кряхтит, что-то бурчит… В общем, пить он никогда не умел, - вздохнул Бесподобный Елаурий. – Я его на плечо и сюда! В храм! С тех пор он свадьбы возит. Уж куда возит – не знаю. Но еще ни одна не вернулась. Я его спрашивал, но он молчит.

- А он никому не скажет? – спросила я, с опаской глядя на кучера. – Мне нужно так, чтобы никто не знал.

- Он глухонемой, - похлопал по плечу кучера Бесподобный.

- А как же я объясню ему, куда ехать? – спросила я, с удивлением глядя на кучера.

- Но очень понятливый, - похвалил кучера Елауарий.

- Тогда я мигом! – обрадовалась я, понимая, что время уже поджимает!

Влетев на второй этаж, я быстро переоделась, поправила прическу и сбрызнулась духами, которые надежно спрятала.

Через пару минут я была уже возле кареты, вокруг которой ходил Бесподобный Елауарий.

- Ружье под сиденьем. Заднее окно открывается! Под сидением лежат склянки с зельями тумана, - вздохнул Елауарий, пока я забиралась в карету.

Сомнения терзали меня, а я вцепилась в худенькую руку Бесподобного Елаурия.

- Понимаете, я бы хотела исповедаться, - прошептала я, сглотнув. – Заранее. Я просто еду… забирать деньги, которые … как бы нечестно…

- Грабить что ли? – спросил он глядя на меня.

- Ну, если можно так сказать, - заметила я, поражаясь, как решилась на такое. Но отступать было поздно. – Мужа… Это большое преступление в глазах богини любви?

- Грабить собственного мужа на деньги – это страшное преступление, дитя мое! – похлопал меня по руке Бесподобный Елауарий. - За него в приличных семьях дают пару дней строго постельного режима.

- Погодите! – дернулась я, понимая, что не сказала, куда ехать. Я вышла их кареты, подобрала платье и направилась к кучеру. Бесподобный Елауарий смотрел на меня с неизменной улыбкой.

- А он поймет, куда нужно ехать? Он же все-таки глухонемой, - заметила я, пытаясь на пальцах объяснить, где находится заброшенная мануфактура. На меня смотрели очень понимающие глаза.

- Он чующий! – улыбнулся Елауарий.

- Чующий? – спросила я, глядя на кучера снизу вверх.

- Задницей! Все, садись! Он, кажется, понял! Да пребудет с тобой богиня любви! – послышался голос Бесподобного, когда я села в карету. Карета тронулась и поскакала по ночным улицам города.

15.2

Я сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться. Мне казалось, что прошло уже сто лет, как я не ездила в каретах. А теперь, я снова чувствовала себя Вильгельминой Анной Генриэттой.

Мне казалось, что во мне живут два разных человека. Скромная и очень трудолюбивая Винаретта, швея из Тупикового Переулка, которая едва сводит концы с концами, и Вильгельмина Анна Генриетта – дочь промышленного магната, чьи волшебные мануфактуры создавали лучшие ткани для всей страны, к дому которой стояла очередь из концов.

Я хихикнула, тут же опомнившись.

- Я – Вильгельмина Анна Генриетта, - произнесла я, закрывая глаза и утопая в запахе дорогих духов и дребезжании кареты.

Сейчас карета остановится, мне подадут руку, а я грациозно ступлю на землю атласной туфелькой. Рассыпаясь в любезностях, сверкая улыбками, меня встретит свет, музыка и почтительные поклоны слуг.

А где-то за углом будет прятаться робкий бедный вихрастый юноша в стоптанных ботинках. Я даже не знала, как его зовут, ни разу с ним не разговаривала.

Он никогда не осмеливался подойти ко мне ближе, чем на пятьдесят метров. А я старалась не смотреть на него, как и подобает даме из высшего общества.

Но изредка, выходя из кареты, я видела его фигуру, маячившую на другой стороне улицы. Однажды мне прислали записку. Ее просто подбросили в карету. И лишь краем глаза я увидела знакомый силуэт, стоящий возле кирпичной стены.

«Вы – бриллиант в оправе моего сердца».

Карета остановилась там, где тускло светил один-единственный уцелевший фонарь. Как раз напротив заброшенной мануфактуры. Хулиганы, время, снега и дожди, - злейшие враги старой таблички, сломали ее и истерли. Огромное здание цвета шоколада смотрело на темную улицу разбитыми и наспех заколоченными окнами.

Я уже подумала, что зря я сюда приехала, никаких денег я не получу, как вдруг краем глаза я заметила движение.

Внутри почему-то что-то дернулось, когда я увидела, как от угла здания отделилась тень. Выйдя на тусклый свет еле живого фонаря, ко мне шел Дитрих в своем неизменно – алом укороченном сюртуке с меховой опушкой. Сюртук был расстегнут, а под ним виднелся такой же алый атласный жилет и сверкала пряжка ремня. Черные волнистые волосы были перекинуты на одну сторону, а светлые глаза, в которых читались все оргии и пороки ждали, что я выйду из кареты.

Но я не собиралась выходить, поэтому Дитрих усмехнулся, направляясь к карете. Его карета, которую я сразу не заметила, стояла за углом, словно прячась от всех.

- Драсте, мое почтение, - со сладострастным придыханием произнес он, когда я отодвинула занавеску, выставляя требовательную руку в атласной перчатке.

Стоило мне слегка показаться ему, глаза Дитриха вспыхнули воистину дьявольским азартом. «Только бы не узнал! Только бы не узнал!», - колотилось внутри меня.