Ателье [СИ]

И непонятно смешавшись, двое мелькнули в проходе между заборчиками, понеслись к боковому коридору. Даша, открыв рот, проводила глазами милиционеров, помчавшихся следом. Выпрямилась и, прижав к боку тяжелый пакет, ступила на кафельный пол. С бьющимся у горла сердцем величественно прошествовала мимо стеклянной будочки дежурной, придерживая разорванный рядом с разрезом подол. Дежурная читала газету и не подняла головы.

Даша шла через нижний зал, полный киосков и магазинчиков, в некоторых сонными рыбами плавали продавцы, а другие темнели спящими окнами. Шла мимо пригородных касс с жиденькими очередями и мимо приткнувшихся по углам закутанных людей. Поднялась в верхний зал, где спали на чемоданах, на ступеньках мертвого эскалатора, на приступках, и просто на полу. И, пройдя его насквозь, решительно углубилась в зал ожидания, видимо, в честь праздника не загороженный шнуром с запретительными табличками. Осмотрев занятые спящими людьми кресла, нашла пустое, в дальнем углу. И пробравшись к нему, села, вытягивая усталые ноги. Водрузила пакет на соседнее сиденье и, вытащив сонного Патрисия, усадила на колени.

— Итак, — сказала шепотом, — что мы имеем? Денег нет, в ателье нельзя, Галка молчит, позвонить больше некому, в милицию нельзя, пальто — чужое. Только ты, я и драное платье. Кошмар.

— Мемуаррр, — не согласился кот. И Даше срочно захотелось стать старенькой, сидеть в собственном домике, грея ноги в уютных тапках, и, макая перо в чернильницу, писать эти самые мемуары о себе сегодняшней, улыбаясь морщинистыми щеками… эх молодость, молодость, кхе-кхе…

— Муаакроррус, — прервал ее геронтологические грезы кот и облизнулся.

— Бедный, есть хочешь! Пока я трескала баранину с этим козлом, ты не поел, значит? А потом не успел. Что же делать?

И она, кусая губы, оглядела сонный большой зал, в котором никому до них не было дела.

Из-за отсекающей угол буфетной стойки, за которой мрачной тенью ходил продавец, расставляя стаканы, убирая картонные тарелки, зал казался угловато неровным. Над креслами торчали наискосок головы спящих пассажиров, а то и ноги в тяжелых сапогах свешивались с подлокотников. Над головой буфетчика мигал немой телевизор, а за широкими стеклянными дверями на перрон (длинная железная скоба перечеркивала мутное стекло) стояли темные вагоны, припорошенные снегом.

На лицах пассажиров не было глаз, спали практически все. И только в углу рядом с металлической оградкой, сдвинутой к стенам, копошилась на узлах толстая женщина с красным лицом. Разложив на коленях раздерганный сверток, что-то ела, вытирая пальцы о подол серого пальто.

Даша выпрямилась и, гладя Патрисия по спине, вперила в женщину умоляющий взгляд. Пусть оторвется, перестанет чавкать и позовет «кыс-кыс-кыс», кинет коту кусочек курицы, хотя бы косточки, да что же она их обгладывает так основательно! Но тетка увлеченно грызла, время от времени вынимая кость изо рта и вертя ее перед глазами. И лишь убедившись, что на огрызке ничего не осталось, швыряла его в урну рядом.

В урну не лезть же руками… Даша вздохнула, поглаживая черную с белым шерсть, зашептала коту утешительные слова.

— Пазабыт! Па за брошен! С ма ла дых юных лет!

Она подняла голову, оглушенная воплем. Рядом с теткой стоял сутулый мужчина, с лицом, скрытым тенью. И девочка лет десяти. Мертвый свет неоновой лампы падал на откинутый капюшон старой курточки, на плечи и руки, которые она сцепила на животе и спрятала в рукава. Докричав фразу, девочка замолчала, глядя пустыми глазами поверх кресел. И, снова открыв черный в свете лампы рот, продолжила:

— Я-ас-та-лся си ра тоо юууу! Счастья доли мне неет!

Спящие в креслах недовольно зашевелились. К удивлению Даши, два человека, поднявшись, подошли. Сверкнули монетки, порхнула, крутясь, в кинутую на пол шапку, смятая купюра. А еще один, подойдя к буфетной стойке, принес оттуда бутерброды и пластиковый стаканчик. Девочка, не глядя на слушателя, выпростала руку и, взяв стаканчик, закричала снова:

— Какумру па-ха-ро-няаат. Па-ха-ронят миня! И никто не уз-на-ееет, где магил-ка мо-яааа…

За спиной гастролеров возникла серая фуражка, и Даша съехала пониже в кресло. Милиционер не стал хватать поющую за руки, щелкать наручниками. Постоял, улыбаясь, и, когда в хриплом крике повисла пауза, что-то проговорил мужчине, кивая в сторону кассового зала. Тот, подхватив шапку, взял девочку за плечи и все трое скрылись в гулкой пустоте, откуда через пару минут донеслось, с эхом, пугающим воробьев под высоким стеклянным потолком:

— Пазабыт! Па-за-бро-шен! С ма-ла-дых ю-ных лет!

Даша обняла Патрисия, с завистью думая о заработанных певицей бутербродах. Три выкрика — кусок колбасы. Да еще и деньги. Конечно, петь на вокзале — ужас и ужас. Но этих ведь не арестовали. Вон, поют так, что воробьи до сих пор мечутся. И выкрики про «магилку», повторяясь и повторяясь, удаляются…