Машина промчалась под рекой по тоннелю, отозвавшемуся эхом, и взлетела на виток автострады, высоко взметнувшейся под распахнутым черным небом. Теперь огни оказались внизу — раскинувшиеся на многие мили голубоватые точки окон, красные сигнальные фонари высоких дымовых труб и строительных кранов, длинные туманные лучи прожекторов, вырисовывающих силуэты изломанных конструкций промышленных районов. Она вспомнила, как однажды увидела Хэнка на его заводе, с мазками сажи на лбу, в прожженном кислотой комбинезоне, который он носил с той же непринужденностью, что и официальный костюм. «Он и заводу сродни, — подумала она, глядя вниз на просторы Нью-Джерси, — с его кранами, огнями и скрежетом работающих механизмов».
Когда они летели по дороге через пустынную загородную местность, и снежные заряды сверкали в лучах фар, ей припомнилось, как он выглядел летом, когда они поехали отдыхать: раскинувшийся на траве в одних слаксах, в укромной лощине, освещенной солнцем. Он и к природе близок, подумала она, он принадлежит всему, он — человек Земли. Потом она нашла ему более точное определение: он — человек, которому
Автомобиль съехал с автострады и свернул к квадрату освещенных окон, сиявших за снежными сугробами, сквозь скрещения голых ветвей. Там, в мягком приглушенном свете, они присели за стол у окна, обращенного во тьму и чащу деревьев. Гостиница расположилась на холмике посреди леса, роскошная, дорогая и уединенная, наполненная изысканной атмосферой, обещавшей постояльцам, что здесь их не найдут те, кто гонится за высокой ценой и публичностью. Дагни скользнула взглядом по гостиной, потонувшей в уюте и комфорте; заиндевевшим ветвям, искрившимся за оконным стеклом.
Голубоватый мех почти спал с ее обнаженных плеч. Хэнк, прищурясь, рассматривал ее с удовлетворением скульптора, изучающего свое творение.
— Я люблю делать тебе подарки, — объяснил он, — потому что они тебе не нужны.
— Не нужны?
— Но я хочу их дарить не потому, что они не нужны. А потому, что ты получила их от меня.
— Они мне нужны, Хэнк, потому что они — от тебя.
— Ты понимаешь, что я просто потакаю своим желаниям? Я делаю подарки не для твоего, а для собственного удовольствия.
— Хэнк! — В ее непроизвольном возгласе слышались веселое удивление, отчаяние, негодование и сожаление. — Если бы ты дарил мне вещи для
— Да. Да, так бы ты и поступила.
— Ты это называешь потаканием своим порочным желаниям?
— Именно так это называется.
— О да!
— Не знаю, — безразлично ответил он. — Знаю только, что это — порочно, можешь меня проклинать, но мне так нравится.
Она не ответила, глядя на него с легкой улыбкой, словно заставляя вдуматься в сказанное.
— Я всегда хотел наслаждаться своим богатством, — продолжил он. — Но не знал, как. У меня даже времени не было, чтобы понять, насколько сильно я этого хочу. Знаю только, вся сталь, что я выплавил, возвратилась ко мне, словно жидкое золото, которое я могу по своему желанию отливать в любую форму, и именно я, а никто другой, должен им наслаждаться. Но я не мог. Не умел найти ему применения. Теперь я его нашел. Я заработал это богатство, и собираюсь заставить его приносить мне любое наслаждение, какое только ни пожелаю, в том числе удовольствие видеть, как много я могу за это заплатить. Включая бессмысленное искусство превращать тебя в объект роскоши.
— Но я — объект роскоши, за который ты заплатил давным-давно, — она не улыбалась.
— Каким образом?
— Так же, как ты заплатил за свои заводы.
Дагни не знала, смогла ли она передать словами всю полноту своей мысли; но почувствовала, что он ее понимает. Увидела, как его взгляд подобрел от скрытой улыбки.