Атлант расправил плечи. Книга 1

Мистер Таггарт, это просто замечательно с вашей стороны – считать, что ваше достижение недостойно вас. Мне кажется, что, чего бы вы ни добились, вам всегда будет хотеться большего. Вы честолюбивы. Честолюбие – им я восхищаюсь больше всего. Не останавливаться, не опускать руки, не сдаваться, а упорно трудиться и добиваться своего… Я понимаю, мистер Таггарт… даже если мне и недоступны все высокие мысли.

– Научишься.

– О, я буду так стараться!

Она по-прежнему смотрела на него с восхищением. Он ходил по комнате, купаясь в этом взгляде, как в нежном солнечном свете. Таггарт подошел к бару, чтобы вновь наполнить свой стакан. В нише за баром висело зеркало. В нем он увидел свое отражение: длинное тело, искривленное небрежной, неряшливой позой, как будто отрицавшее само понятие грациозности, редеющие волосы и вялый, бесцветный рот. Его внезапно поразила мысль, что она не видит его истинного лица, а видит героя-строителя, с гордо расправленными плечами и развевающимися на ветру волосами. Таггарт усмехнулся, чувствуя, что неплохо подшутил над ней, ощущая смутное удовлетворение, напоминавшее радость победы: превосходство, порожденное тем, что он ее околпачил.

Потягивая коктейль, он посмотрел на дверь своей спальни и подумал об обычном завершении подобных приключений. Ему казалось, что это будет нетрудно: девушка слишком благоговела перед ним, чтобы сопротивляться. Она сидела на свету, слегка склонив голову, и он видел красно-коричневые отблески ее волос и полоску нежной, гладкой кожи у нее на плече. Таггарт отвернулся. «А зачем?» – подумал он.

Слабое желание, которое он испытывал, было не более чем чувством физического дискомфорта. Главным импульсом, подталкивавшим его к действию, была мысль не о девушке, а о мужчинах, которые не упустили бы подобной возможности. Он признавал, что Шеррил куда лучше, чем Бетти Поуп, пожалуй, она была самым лучшим человеком, с которым его сводила судьба. Это признание оставило его абсолютно равнодушным. Он испытывал к Шеррил то же, что и к Бетти Поуп: полное отсутствие чувств. Перспектива получить удовольствие не стоила труда; у него не было никакого желания получать удовольствие.

– Уже поздно, – сказал он. – Где ты живешь? Давай-ка я налью тебе еще и отвезу тебя домой.

Когда он попрощался с ней, стоя у дверей жалкого дома, расположенного в районе трущоб, Шеррил заколебалась, пытаясь подавить в себе желание задать ему вопрос, хотя ей очень этого хотелось.

– Я еще… – начала было она и замолчала.

– Что?

– Нет, нет, ничего.

Таггарт знал, что Шеррил хотела спросить, увидит ли она его еще, и ему доставило удовольствие не отвечать, хотя он знал, что обязательно увидит.

Она снова, словно в последний раз, взглянула на него и серьезно сказала тихим голосом:

– Мистер Таггарт, я очень благодарна вам за то, что вы… любой другой мужчина на вашем месте попытался бы… ему было бы нужно только это, но вы настолько выше всего этого, настолько выше…

Таггарт наклонился к ней. На его лице появилась легкая улыбка заинтересованности.

– А ты бы согласилась? – спросил он.

Она отстранилась от него, внезапно ужаснувшись собственным словам.

– О Господи… я не это хотела сказать. Я не пыталась намекнуть…

Она густо покраснела, резко повернулась и убежала вверх по длинной крутой лестнице.

Таггарт стоял на тротуаре, ощущая непривычное тяжелое, смутное удовлетворение, словно он совершил добродетельный поступок и тем самым отомстил каждому, кто приветствовал поезд, стоя вдоль линии Джона Галта.

***

Когда они прибыли в Филадельфию, Реардэн ушел, не сказав ни слова, словно ночи, проведенные вместе на обратном пути, ничего не значили в мире дневной реальности наводненных людьми платформ и проезжавших мимо поездов, – реальности, которую он всегда так уважал. В Нью-Йорк Дэгни поехала одна. Но поздно вечером в день приезда в ее квартире раздался звонок, и она знала, что ждала этого.

Войдя, Реардэн ничего не сказал, но посмотрел на Дэгни так, что его молчание показалось ей куда более теплым приветствием, чем любые слова. На его лице появилось что-то вроде презрительной улыбки, одновременно признававшей и насмехавшейся над его осознанием тех томительных часов нетерпеливого ожидания, которые пережили они оба. Он стоял посреди гостиной и неторопливо осматривался; это была ее квартира, единственное место в городе, которое было причиной его двухлетних мучений, о котором он не смел даже думать, но куда постоянно устремлялись его мысли, место, недоступное для него. Сейчас он вошел с небрежным видом хозяина. Он сел в кресло, вытянув ноги, а Дэгни стояла перед ним, словно ждала разрешения сесть, и это ожидание доставляло ей удовольствие.

– Должен ли я сказать, что ты блистательно проявила себя, построив эту линию? – спросил он.

Дэгни удивленно взглянула на него – он никогда не говорил ей подобных комплиментов. В его голосе сквозила неподдельная искренность, но лицо сохраняло едва уловимое насмешливое выражение; у нее возникло чувство, будто он говорит все это с какой-то непонятной целью.