Атлант расправил плечи. Книга 1

Она улыбнулась, расслабленно откинувшись на спинку кресла. Все это время она пристально наблюдала за ним.

– О, дорогой! Это же нечестно. Этот вопрос – лазейка для тебя. Ты пытаешься увильнуть. – Она встала и беспомощно пожала плечами. – Что сделало бы меня счастливой, Генри? Это должен сказать мне ты. Ты сам должен был это понять. Ответа на этот вопрос я не знаю. Ты должен был создать для меня счастье и предложить его мне. Это было твоей обязанностью. Но ты не первый, кто не выполнил своего обещания. Из всех долгов от этого отказаться проще всего. Ты бы никогда не позволил себе не уплатить за поставленную тебе партию железной руды. А вот мою жизнь ты обокрал. – Лилиан непринужденно расхаживала по комнате. – Я знаю, что подобные притязания абсолютно непрактичны. У меня нет на тебя ни закладных, ни долговых расписок, ни пистолета, ни цепей. Мне нечем тебя удержать. Я могу рассчитывать лишь на одно, Генри, – на твою честность.

Реардэн стоял, глядя на нее так, словно смотреть ей в глаза и выносить ее присутствие стоило ему огромных усилий.

– Лилиан, чего ты хочешь? – спросил он.

– Дорогой, ты и сам мог бы о многом догадаться, если бы действительно хотел знать, чего я хочу. К примеру, разве мне не интересно было бы узнать, почему ты так настойчиво избегаешь меня вот уже несколько месяцев?

– Я был очень занят. Лилиан пожала плечами:

– Каждая жена надеется стать главным предметом забот в жизни своего мужа. Я не знала, что, когда ты клялся отказаться ради меня от всего, это все не включало плавильные печи.

Она подошла к Реардэну и с довольной улыбкой, словно насмехаясь над собой и над ним, обняла его.

Реардэн чисто инстинктивно быстрым, резким движением оторвал от себя ее руки и отбросил их в сторону, словно новобрачный, отталкивающий наглую, надоедливую шлюху. На мгновение его словно парализовало, и он замер, потрясенный собственной грубостью. Лилиан смотрела на него, широко раскрыв глаза, с откровенным замешательством, в котором уже не было ни загадочности, ни притворства. Она ожидала всего, только не этого.

– Извини, Лилиан, – тихо сказал он искренним, страдающим тоном.

Она не ответила.

– Прости… Просто я очень устал, – добавил Реардэн, но уже как-то безжизненно. Он был сломлен тройной ложью. Одной ее частью была измена, но не измена Лилиан.

Она усмехнулась:

– Если это работа оказывает на тебя такое воздействие, то вполне возможно, что я начну относиться к ней весьма одобрительно. Прости меня, я всего лишь пыталась исполнить свой долг. Я думала, что ты чувственный человек, который никогда не подымется над звериными инстинктами помойки. Я ведь не из тех сучек, что на ней ошиваются.

Она швыряла в него слова холодно, безразлично, бездумно, а все ее мысли были устремлены к одному – что же, что он ответит на ее вопросы, заданные в форме утверждений.

При ее последних словах Реардэн вдруг повернулся к ней лицом, но уже не как человек, который защищается.

– Лилиан, ради чего ты живешь? – спросил он.

– Фу, какой грубый вопрос. Ни один воспитанный человек не задал бы его.

– Хорошо. А что воспитанные люди делают со своей жизнью?

– Наверное, они не пытаются что-либо делать. В этом и состоит их воспитанность.

– На что же они тратят свое время?

– Ну уж всяко не на производство канализационных труб.

– Скажи, зачем ты постоянно отпускаешь эти шуточки? Я знаю, что канализационные трубы не вызывают у тебя ничего, кроме презрения. Ты давно уже дала мне это понять. Твое презрение для меня ровным счетом ничего не значит. Зачем тогда постоянно повторять это?

Реардэн спрашивал себя, почему эти слова задели ее за живое; он не знал, каким образом, но точно знал, что задели. Он чувствовал абсолютную уверенность, что сказал именно то, что нужно.

– С чего это ты вдруг начал меня расспрашивать? – холодно спросила Лилиан.

– Просто я хотел бы узнать, есть ли что-нибудь, чего ты действительно хочешь. Если есть, то я хотел бы дать это тебе, если это в моих силах.

– Купить это для меня, да? Это все, что ты умеешь: платить за то, что тебе нужно. Нет, Генри, все не так просто. То, чего я хочу, нематериально.

– Что же это?

– Ты

– То есть как, Лилиан? Не в смысле помойки?

– Нет, не в смысле помойки.

– Тогда как?

Стоя в дверях, Лилиан повернулась, посмотрела на него и холодно улыбнулась.

– Ты этого не поймешь, – сказала она и вышла из спальни.

Реардэн по-прежнему испытывал мучительную боль от осознания того, что она никогда не оставит его и у него никогда не будет права бросить ее; он мучился при мысли, что должен испытывать к ней хоть какое-то сочувствие, уважение к ее чувству, которого не мог понять и на которое ничем не мог ответить, мучился, понимая, что не испытывает к ней ничего, кроме презрения, необычного, полнейшего, нерассуждающего презрения, глухого к состраданию, к упрекам, к ее мольбе о справедливости, – и, что тяжелее всего, чувствовал гордое отвращение к собственному осуждению, к требованию считать себя ниже и ничтожнее этой женщины, которую презирал.