Атлант расправил плечи. Книга 2

Дальше они шли молча. С каждым шагом Реардэн чувствовал себя легче. Подставляя лицо холодному воздуху, он увидел мирную темень неба и одинокую звезду над дымовой трубой с вертикальной надписью: «Реардэн стил». Он чувствовал радость жизни. Он не ожидал увидеть перемену на лице Франциско, когда взглянул на него при свете в кабинете. То, что он видел при ярком свечении топки, исчезло. Реардэн ожидал увидеть насмешку над всеми оскорблениями, которые Франциско услышал от него, выражение, требующее извинений, которые Реардэн с радостью был готов принести. Он увидел безжизненное лицо, скованное непривычным унынием.

— Ты ранен?..

— Нет… нет.

— Иди сюда, — приказал Реардэн, открывая дверь в ванную. — Взгляни на себя.

Впервые Реардэн почувствовал, что он старше; он испытывал удовольствие от того, что взял на себя заботу о Франциско, он ощущал непривычное отеческое покровительство.

Он смыл сажу с лица Франциско, смазал йодом и наложил лейкопластырь на его висок, руки и опаленные брови. Франциско молча повиновался.

Реардэн спросил самым проникновенным тоном, на какой был способен:

— Где ты научился так работать? Франциско пожал плечами.

— Я вырос среди литейщиков, — безразлично ответил он. Реардэн не мог понять выражения его лица: это был застывший взгляд, словно глаза Франциско сосредоточились на каком-то тайном видении, которое вытянуло его губы в горькую насмешливую линию.

Они не разговаривали, пока не вернулись в кабинет.

— Видишь ли, — начал Реардэн, — то, что ты сказал здесь, правда. Но это лишь часть правды. Другая часть — это то, что мы сделали потом. Разве ты не видишь? Мы способны действовать. Они — нет. Поэтому в затяжной борьбе победим мы, что бы они с нами ни сделали.

Франциско не ответил.

— Послушай, — продолжал Реардэн, — я знаю, в чем твоя беда. Ты в жизни не удосужился проработать хоть один день по-настоящему. Я думал, ты самонадеян, но теперь вижу, что ты понятия не имеешь о том, что в тебе скрыто. Забудь на время о своем богатстве и поступай ко мне на работу. Я назначу тебя мастером литейного цеха. Ты не знаешь, что это тебе даст. Через несколько лет ты будешь в состоянии руководить «Д'Анкония коппер».

Он ожидал взрыва смеха и был готов спорить, но увидел, что Франциско медленно качает головой, словно не может довериться своему голосу, словно боится, что, едва начав говорить, согласится. Через минуту Франциско произнес:

— Мистер Реардэн… я отдал бы всю оставшуюся жизнь за год работы мастером литейного цеха у вас. Но я не могу.

— Почему же?

— Не спрашивайте. Это личная проблема.

До сих пор Франциско в представлении Реардэна был человеком, вызывающим возмущение и неотразимо привлекательным — но совершенно не способным страдать. Теперь он видел в глазах Франциско выражение тихой, упорно сдерживаемой боли.

Франциско молча потянулся за своим пальто.

— Ты уходишь? — спросил Реардэн.

— Да.

— И не собираешься сказать мне то, что хотел?

— Не сегодня.

— Ты хотел, чтобы я ответил на вопрос.

Франциско покачал головой.

— Ты начал спрашивать, как я могу… Что?

Улыбка Франциско была похожа на стон — единственное проявление боли, которое он себе позволил.

— Я не стану спрашивать об этом, мистер Реардэн. Я это знаю.

Глава 4. Согласие жертвы

Жареная индейка стоила тридцать долларов. Шампанское — двадцать пять. Кружевная скатерть с узором в виде хитро переплетенной виноградной лозы, переливающаяся при свете свечей, стоила две тысячи долларов. Обеденный сервиз ручной работы, сверкающий синевой и золотом и переливающийся фарфор, стоил две тысячи пятьсот долларов. Столовое серебро с инициалами «ЛР» и лавровым венком в стиле ампир стоило три тысячи долларов. Но считалось неприличным думать о деньгах и о том, что они собой представляли.

Крестьянский деревянный, с позолотой башмак стоял посреди стола и был наполнен ноготками, виноградом и морковью. Свечи были воткнуты в тыквы, из которых были вырезаны лица с открытыми ртами, из этих ртов прямо на скатерть падали изюм, орехи и конфеты.

Это был ужин по случаю Дня Благодарения, и три человека, сидящие рядом с Реардэном за столом, были его жена, мать и брат.

— Мы должны благодарить Господа за наше счастье, — сказала мать Реардэна. — Господь добр к нам. В стране много людей, которым сегодня нечего есть, у которых нет даже дома, и с каждым днем среди них все больше безработных. У меня мурашки бегают по коже, когда я оглядываюсь вокруг в городе. На кого, вы думаете, я натолкнулась на прошлой неделе? На Люси Джадсон. Генри, ты помнишь Люси Джадсон? Когда вам было десять — двенадцать лет, она была нашей соседкой в Миннесоте. У нее был сын вашего возраста. Я потеряла ее из виду, когда они переехали в Нью-Йорк; с тех пор, должно быть, прошло лет двадцать. У меня мурашки по коже побежали, когда я увидела, во что она превратилась: беззубая старая карга в мужском плаще, просящая милостыню на углу. И я подумала: если бы не милость господня, это могла быть я.