Атлант расправил плечи. Книга 3

– Вы вернетесь, – сказал Хью Экстон, – потому что ваша ошибка идет от незнания, это не нравственный изъян, не уступка злу, а последняя жертва, которую вы приносите своей добродетели. Мы будем ждать вас, Дэгни, и, когда вы вернетесь к нам, вы уже будете знать, что нет необходимости в конфликте желаний или в таком трагическом столкновении разных систем ценностей, которое вы так мужественно переносите.

– Благодарю вас, – сказала она, опуская глаза.

– Мы должны обсудить условия вашего отъезда, – сказал Галт; он говорил бесстрастным тоном человека, исполняющего свой долг. – Во-первых, вы должны дать нам слово, что сохраните все в тайне: и наше дело, и наше существование, и нашу долину, и место вашего пребывания в течение этого месяца. Никто, никогда, ни при каких обстоятельствах не должен узнать об этом мире вовне.

– Даю вам слово.

– Во-вторых, вы не должны пытаться вновь отыскать долину. Путь сюда вам заказан – без приглашения. Если вы нарушите первое условие, вы не подвергнете нас серьез ной опасности; нарушив второе, подвергнете. Не в наших правилах ставить себя в зависимость от доброй или злой воли стороннего лица, в зависимость от обещания, выполнение которого мы не в состоянии гарантировать. Мы также не вправе ожидать, что вы поставите наши интересы выше собственных. Поскольку вы верите в правильность своего пути, может наступить день, когда вы сочтете нужным направить в долину наших врагов. Поэтому мы не дадим вам возможности сделать это. Вас вывезут из долины на самолете с завязанными глазами, вас доставят на расстояние, достаточное для того, чтобы вы не могли найти обратный путь.

Она склонила голову:

– Это справедливо.

– Ваш самолет отремонтирован. Угодно ли вам оплатить стоимость ремонта за счет ваших средств в банке Маллигана?

– Нет.

– Тогда он останется здесь до тех пор, пока вы не со благоволите заплатить за него. Послезавтра я вывезу вас из долины на своем самолете и оставлю в пределах досягаемости транспортных средств.

Она склонила голову:

– Я согласна.

Уже стемнело, когда они отправились домой. Дорожка к дому Галта пересекала долину, минуя хижину Франциско, и они шли втроем. В темноте изредка возникали освещенные прямоугольники окон, первые полосы тумана, свиваясь, поднимались к рамам, подобно теням, отброшенным далеким морем. Они шли молча, звуки их шагов сливались в единый ровный ритм, как речь, которую надо понять, но нельзя выразить в иной форме.

Немного погодя Франциско сказал:

– Ничто не изменилось, только отсрочилось, а последний отрезок всегда самый трудный. Зато последний.

– Я тоже буду надеяться на это, – сказала она. И, помедлив, тихо повторила: – Последний самый трудный. – Она обратилась к Галту: – Можно вас попросить?

– Да, о чем?

– Позвольте мне уехать завтра.

– Как вам угодно.

Когда несколько минут спустя Франциско заговорил, он, казалось, пытался разрешить какое-то невысказанное недоумение; он сказал, как бы отвечая на вопрос:

– Дэгни, мы все трое любим… – она быстро взглянула на него, – одно и то же, неважно, в какой форме. Не удивляйся поэтому, что между нами нет ощущения разрыва. Ты будешь одной из нас, пока тебе будут милы твоя дорога и твои локомотивы. Они приведут тебя обратно к нам, сколь ко бы раз ты ни сбивалась с пути. Потерян навсегда лишь тот, в ком угасли стремления.

– Спасибо, – тихо сказала она.

– За что?

– За то, как ты это сказал.

– А как я это сказал? Поясни, Дэгни.

– Ты сказал это так, будто счастлив.

– А я счастлив… точно так же, как ты. Не говори, что ты чувствуешь. Я знаю и так. Но видишь ли, мы способны стерпеть ад в той мере, в какой любим. Для меня невыносимым адом было бы видеть твое равнодушие.

Дэгни молча кивнула и, хотя не смогла бы назвать радостью то, что испытывала, тем не менее чувствовала, что он прав.

Пряди тумана, сплетаясь и клубясь, как дым, наплывали на светлый лик луны. В рассеянном свете было не рассмотреть лиц. Дэгни шла между Галтом и Франциско и могла воспринимать только прямые очертания их фигур, мерный звук шагов и собственное желание идти так все дальше и дальше. Она не углублялась в свои переживания и осознавала только, что в ней нет сомнения и боли.

Возле своего дома Франциско остановился и, включив их обоих в единый жест, указал на дверь:

Зайдем ко мне, ведь нам предстоит на время расстаться. Давайте в последний вечер выпьем за то будущее, в ко тором мы все трое уверены.

– Уверены? – спросила она.

– Да, – ответил Галт, – уверены.

Она всмотрелась в их лица, когда Франциско включил в доме свет. Выражения она не могла определить, их лица не выражали счастья или другого радостного чувства, они были энергичны и торжественны, но они излучали свет, если такое, подумала она, возможно, но то же странное сияние она ощущала в себе, и тот же свет озарял ее лицо.

Франциско достал из буфета три стакана, потом внезапно замер, как при неожиданной мысли. Он поставил один стакан на стол, потянулся за двумя серебряными кубками Себастьяна Д'Анкония и поставил их рядом.