Атлантический дневник (сборник)

Как терпимость, так и свобода публичной дискуссии часто рассматриваются как специфические – и, возможно, уникальные – особенности западной традиции. Насколько правильно такое понимание? Несомненно, терпимость в общем и целом является важной характеристикой современной западной политики (оставляя в стороне такие крайние отклонения, как нацистская Германия или нетерпимые администрации Британской, Французской и Португальской империй в Азии и Африке). Тем не менее здесь нет никакого исторического водораздела, который отмежевал бы западную терпимость от незападного деспотизма. Когда еврейский философ Маймонид был принужден эмигрировать из нетерпимой Европы в XII веке, он нашел вполне терпимое убежище в арабском мире и получил почетную и влиятельную позицию при дворе императора Саладина в Каире – того самого Саладина, который так ожесточенно воевал против врагов ислама в период крестовых походов.

Здесь передо мной стоит выбор: обвинить Амартию Сена в невежестве или во лжи. И то и другое достаточно позорно и окончательно обесценивает его аргументацию. Я отмечу лишь походя, что Британская империя, в которой никого не казнили за особое мнение и которую победил безоружный городской сумасшедший с козой на поводке, поставлена в один ряд с нацистским режимом. Но вот о еврейском философе Моисее Маймониде стоит поговорить подробнее. Спору нет, Европа его времени сильно уступала цивилизации ислама и в терпимости, и в просвещенности, и даже в личной гигиене. Но эта Европа не имеет к Маймониду никакого отношения, потому что он родился в Кордове, в арабском эмирате на территории Иберийского полуострова. Вот это как раз было тогда одно из самых просвещенных и терпимых мест, но оно доживало последние дни. Когда Маймонид был еще ребенком, мусульманскую Испанию захватила пришедшая из Африки берберо-арабская династия Альмохадов, которые под страхом смерти потребовали от иноверцев обращения в ислам. В конечном счете философ бежал в Каир, где и окончил свои дни – но не в почетной должности при дворе Саладина, который к тому же никаким императором не был, а в качестве личного врача его визиря.

Взвесив все факторы, я не нахожу возможным обвинить Амартию Сена в невежестве. Дело ведь не столько в фактических неточностях, которыми изобилует его статья, сколько в намеренно сбивающих с толку риторических приемах, в крапленых картах и лишних тузах, то и дело выпадающих из рукава. А коли так, остается обвинение если не во лжи, то в таком издевательстве над истиной, которое от прямой лжи почти неотличимо. Ведь если бы Амартия Сен действительно хотел убедить нас в глобальных корнях демократии, его тезис уложился бы в пару строк – ему достаточно было бы упомянуть хотя бы одну демократическую страну, чье общественное устройство не восходило бы к западным либеральным и парламентским традициям. Но он этого не сделал по вполне понятной причине, предпочтя навести риторический туман.

В действительности искать корни демократии в Афинах (и я теперь веду речь именно о западной демократии) – дело бесполезное. Афины по нынешним понятиям были не демократией, а деспотической властью толпы, и этот режим просуществовал всего лишь несколько десятков лет. Что касается более позднего романо-германского населения средневековой Европы, то оно имело об античной Греции весьма расплывчатое представление – наследие греческой культуры стало осваиваться лишь в период Возрождения, когда общество уже сделало ощутимые шаги в направлении собственной концепции демократии.