Атлантический рейс

Извивающаяся рыба просвистела над моей головой и ударилась о спасательный плотик. Огоньки, горящие в Ивановых глазах, подожгли и мою душу – ведь я тоже немало свободных вечеров провел с удочкой где-нибудь в камышах. Я сбегал в каюту и через несколько минут забросил и свою удочку в воду.

Пожалуй, мне больше никогда и нигде не придется так половить рыбу: поклевка у тунца сильная, уверенная, хватает намертво, глотает рыбу глубоко – уж не сорвется! Подсеченный, рвется, прыгает, стараясь освободиться от крючка, но наш крючок способен выдержать 500 килограммов и не согнется, не сломается.

Да, отличная, интереснейшая рыбалка. И на берегу, в компании приятелей-рыболовов, в противовес какой-нибудь замшелой истории о двухметровой щуке-утятнице или скользком налиме, тащившем лодку с рыболовами вверх по течению, мы будем рассказывать о ловле тунцов у берегов Африки. Рекомендую всем морякам – любителям рыбной ловли: отправляясь в тропики, возьмите с собой удочку. Не пожалеете!

ГЛАВА IX

Идем по экватору. – Тропическая болезнь. – Рыба-молот и «пояс Венеры». – В гостях на японском тунцелове.

Идем по экватору. По самой его «кромке». По крайней мере мне так сказал второй штурман. Сказал и вышел на крыло мостика с левого борта, заглянул вниз – дескать, не пересекли ли мы его ненароком? Если пересекли, то будет скандал: переход экватора со всеми соответствующими торжествами по этому поводу запланирован на послезавтра. Да, к переходу экватора еще не все готово: кстати, у самого штурмана, которому поручена должность черта в свите Нептуна, до сих пор не готовы рога и хвост.

– Ну как? – спрашиваю я, тоже заглядывая за борт.

– Все в порядке, идем по самой кромочке, – хрипловатым своим баском отвечает штурман, выпуская из ноздрей густые клубы дыма.

Он курит трубку «Мефистофель». Есть такие дымовые агрегаты: табак вкладывают в деревянную голову, изображающую физиономию оперного черта. Между прочим, Петр Николаевич и сам немножко похож на этого Мефистофеля – у него такие же резкие, острые черты лица, небольшие внимательные глаза, немало повидавшие на своем веку, и очень подвижной, вечно улыбающийся рот. В свободную минуту он любит рассказывать всевозможные истории – Долиненкову пришлось много поплавать по всем морям и океанам земного шара. С интересом вслушиваюсь в его рассказы, вглядываюсь в глаза, которые видели бастующих грузчиков английских портов, замшелые стены и бронзовые пушки крепостей Копенгагена, узкие, мрачные «улицы развлечений» портового Гамбурга, разрушенные английскими снарядами кварталы Порт-Саида, фантастические парки каменных фигур Сингапура и плавающие улицы японских городов.

– Однако... – обрывает себя Петр Николаевич, с сожалением смотрит на часы, сверяется с картой и густым голосом возвещает в микрофон: – Внимание! Через десять минут – станция!

– Смотри, – говорю я ему, – чтобы рога были как рога, и хвост, которому бы позавидовал сам Вельзевул.

– Все будет как следует, – заверяет меня Долиненков и переводит ручку телеграфа на «стоп машина».

Да, здесь будет как следует. Петр, конечно, не подведет, но надо после станции выяснить, как обстоят дела у Нептуна, судьи, доктора и остальных чертей.

А после станции на судно обрушивается тропический ливень. И откуда он только взялся? Лишь десяток минут назад небо было совершенно чистым, ярко светило солнце – и вдруг хлынули потоки пресной воды. Бросив на койку папку с планктонными карточками, я хватаю мыло, мочалку и бросаюсь вон из каюты. Выскочил из коридорчика – и все равно, что нырнул в воду: дождь лился сверху сплошным тугим водопадом, как будто кто-то там, на небе, раскрыл, распахнул шлюзы и миллионы тонн воды хлынули вниз. Ливень такой тяжелый, что сбил, успокоил довольно сильное волнение, раскачивавшее судно с самого утра, – волны сникли, сгладились, превратились в пологие холмики.

На палубе ликование. Матросы, механики, штурманы прыгают, как ребятишки, подставляют дождю спины, лица, раскрытые рты. Кто-то торопливо стирает рубаху; Вася Суховеев скребет голову, а ногами топчет намыленные трусы; Торин трет мочалками спины сразу двоим – Виктору и Саше. Они стоят, наклонившись перед Ториным, и кряхтят, повизгивают от удовольствия. А посредине палубы лежит вверх животом «дед» Тихоныч, лежит, ловит ртом воду, пускает, надувая толстые щеки, фонтанчики и шлепает себя мозолистыми руками по широкой груди. Какое же это удовольствие – ливень в тропиках! Каким легким, сильным вновь становится тело, без лени помассированное его жесткой и вместе с тем ласковой водяной рукой! Дождь смывает усталость, вялость жарких, душных дней; прополаскивает, кажется, самую твою душу.