Атлантида

— И к тому же, — подхватил ученый, — он, этот священный дар, к которому я причисляю и музыку, до краев заполняет пространство души человеческой. Что иное вся наша духовная жизнь, как не язык, и что иное язык, как не воспоминание, а что такое воспоминание — если понимать это слово в его изначальном значении, — как не погруженность в свою внутреннюю жизнь! Или — о милый немецкий язык! — коль скоро мы мыслители, поэты, маги, — все только воспоминание! погружение в себя!

— Чтобы продлить это воспоминание, у нас есть письменность, — заметил я. — С ее появлением и благодаря ей возник культ языка, так сказать, его религия. Поскольку она — явление насквозь искусственное, она также могла бы послужить доказательством того, что культура стоит над природой. Неграмотный человек, хоть внутренний мир его питает устная речь, это море и одновременно воздух, не может проникнуть ни в высшие, ни в низшие фазы культуры. Торо — Уолден пишет: «Подняться к небу мы можем только с вершины горы книг».

В это время подали паштет, настоящий кулинарный шедевр, который заставил умолкнуть серьезные разговоры, а затем наступила разрядка — все громко расхохотались.

Но Граупе возобновил прерванную беседу. Его речь сводилась примерно к следующему:

— Мы — как бы это сказать — утратили твердую почву под ногами. Но это пошло нам на пользу и укрепило нашу позицию по отношению ко всему беспочвенному. Прославление поэта помогает нам ближе и лучше понять поэтическое творчество и ту реальность, которая присуща истинной поэзии; ее область бесконечна. Что вы скажете, если отсюда я сделаю шаг в страну призраков?

— Среди бела дня! — рассмеялись присутствующие. — Вот уж что смело, то смело!

— О, не думайте, что в благодатном южном климате и при ярком свете дня водится меньше привидений, чем на мрачном холодном севере. Вот что я хотел вам сообщить: Гете, примерно шестидесятилетний Гете, собственной персоной, из плоти и крови, бродит в окрестностях Лаго-Маджоре.

Неудивительно, что при этих словах сердце у меня забилось так, словно хотело выскочить из груди.

Ответом была вспышка недоверчивого любопытства, которое сменилось изумлением, когда Граупе рассказал следующее.

В Стрезе, Палланце, Бавено видели Гете, которого называли просто Il Poeta.[177] Каждый раз, с тех пор как он появился, это был один и тот же человек, но никто не знает, откуда он пришел и куда направляется. Полиция не обнаружила его ни в одном из отелей, ни в одной из вилл, окружающих озеро.

А видел ли его сам Граупе?

— О да, это совершенно неопровержимо, — ответил он, — я не побоялся бы подтвердить под присягой, что видел Гете.

Почему я не подал голос и не поддержал его, рассказав о своей встрече в кафе в Стрезе? Но я молчал, словно по чьему-то повелению.

Какое-то время разговор вращался вокруг желания повстречаться с призраком, потом соскользнул на более общую тему, к которой относился этот таинственный случай.

Кто не знает, что сфера ее безгранична? Понятие чуда было введено, по-видимому, еще Библией. Для меня, по правде сказать, чудо есть предпосылка всякой жизни, но каждый шаг приносит все новые откровения. Гердер[178] подробно рассматривает область человечески-сверхчеловеческого, которую называет гуманностью. Я ввернул это слово в общие дебаты, когда мы уже сидели в гостиной Граупе за кофе и сигаретами. Антрополог согласился, что так, как его употребляет Гердер, оно очень близко к его паидеуме.

Постепенно перешли к спиритизму, упомянули Месмера[179] и современных гипнотизеров, вспомнили и о гетевском Великом Кофте,[180] о всякого рода заклинаниях мертвых и даже о столоверчении. При этом было много смеха, иногда не без оттенка фривольности, впрочем отчасти подсказанной прельстительными фресками на стенах комнаты: они изображали в живых красках грациозно-изящных Эротов — голеньких мальчиков и девочек — и те части тела, которые принято стыдливо прикрывать, сладострастно поблескивали и вспыхивали, как язычки свечек.

— Хотел бы я знать, — шепнул мне на ухо антрополог, — куда клонит наш хозяин со своим сенсационным сообщением о воскресшем из гроба Гете. Готов побиться об заклад, у него что-то на уме.

И в самом деле, когда кое-кто из нашей компании стал прощаться, Граупе горячо и настойчиво попросил подарить ему еще полчаса: он купил небольшой участок земли, расположенный чуть выше его Тускулума,[181] по ту сторону шоссе, из сада можно попасть туда через виадук. Участок представляет собой естественный парк, и ему хочется показать его нам.

Мы дали себе немного расслабиться и побыть в позиции «вольно!», а потом последовали его приглашению.

Гете незримо присутствовал среди нас, хотя и не в виде «призрака с Моттароне», о котором говорил Барратини. В центре нашей маленькой процессии была маркиза, которую несли в раззолоченном портшезе, мы, старшие, окружали ее, предлагая ее живому уму различные суждения о веймарском олимпийце. Кто-то сказал, что не знает второго великого человека подобной честности: он даже не пытался отрицать, что ему присуща почти грандиозная непристойность.