Атлантида. Часть 2: Радуга (СИ)

Девочка молчала, ее всю трясло. Говорить осмысленно она была не в состоянии, лишь повторяла, "Мама! Мама!".

Я вынесла ее из пещеры и постучалась в ближайшую дверь. Наверняка соседи смогут приютить бедняжку, пока все не выяснится.

Мне открыла женщина лет сорока, она выглядела совершенно измученной.

- Что такое? - спросила она. - Я слышала крики.

- К ним забрался вор и... - подумав, я решила не напоминать девочке о случившемся своими словами. - Вы не могли бы забрать ребенка к себе, пока не отыщутся ее родные? Ей нельзя там находиться.

- Конечно, проходите!

Она открыла дверь, пропуская меня внутрь.

- Я расстелю ей кровать, а ты положи ее туда. Семга часто у меня ночует, когда мать на работе задерживается... у меня от сына комната осталась.

Я прошла через темную прихожую и зашла в комнату, где женщина зажгла грибной светильник.

- Вот, сюда!

Она сняла покрывала с лежанки, и я положила туда девочку.

- Посидишь с ней, пока я сделаю успокаивающий отвар?

- Посижу.

Женщина ушла, оставив меня одну с ребенком. Бедная девочка смотрела вокруг глазами, совершенно бешеными от ужаса.

- Где мама? - спросила она, глядя на меня так, словно от моего ответа зависела ее жизнь.

- Она умерла.

- Нет!...

- Да.

Семга залилась слезами, а потом начала кричать, словно умалишенная. Она попыталась вылезти из кровати и убежать домой, но я удержала ее и прижала к себе.

- Тише, - я гладила ее волосы, прижимая к своему плечу. - Тише, не кричи... тише... все пройдет, слышишь?... все пройдет!...

Я вспомнила, что творилось со мной, когда погибли мои родители. Они умерли у меня на глазах, на арене, когда у каждого за спиной было по два поражения. Они вонзили друг в друга копья: слишком любили друг друга, чтобы жить поодиночке. Меня они, видимо, любили меньше, потому что не подумали о том, каково мне, пятнадцатилетней, будет смотреть на них.

Вне себя от боли и ярости, я бросилась на судью, хотела свернуть шею ему, а потом все стражникам, которые следили за поединком и не остановили это. Меня поймали еще до того, как я добралась до судьи, и посадили в клетку, где держали несколько дней. Сколько клятв я тогда дала! Обещала себе когда-нибудь перебить столько стражников, чтобы их трупами можно было заполнить мусорную яму арены!... Что ж, и где сейчас все эти клятвы?

Все проходит.

- Все проходит, - шепнула я девочке, чувствуя, что она слишком ослабела и больше не сопротивляется. Я уложила ее обратно в кровать и укрыла одеялом.

Когда женщина пришла со своим отваром, Семга уже спала.

- Думаю, тебе это тоже не помешает, - она протянула мне чашку.

Я поднялась с лежанки и приняла напиток. Не то чтобы его свойства могли подействовать на меня, но в горле было слишком сухо после всего.

Я осмотрела комнату, в которой находилась.

Первое, что привлекло мое внимание, был огромный письменный стол. Сколько на нем было листов и свитков!

- Ваш сын ученый? - спросила я тихо. Столько бумаги я не видела даже в кабинете командующей.

- Он был поэтом, - ответила женщина, улыбаясь странной улыбкой, грустной, но в то же время гордой. - Он обожал писать, пока его не забрали на Огузок из-за какой-то дурацкой песни.

Внутри меня зародилось нехорошее предчувствие. Чтобы немедленно покончить с ним, я подошла к столу и взяла первый попавшийся лист. Пробежав глазами какой-то нелепый стишок про потоп, я остановила взгляд на подписи.

Я медленно опустила лист на место, а чашку поставила на стол, чтобы не расплескать все на бумаги.

- Я знала вашего сына на Огузке, - прошептала я, чувствуя, что готова сойти с ума.

- Что!?... - изумленно прошептала женщина. Ее лицо исказилось, чашка выпала из ее рук.

Я отвела ее на кухню и усадила напротив себя.

- Если хотите, я все вам расскажу, - сказала я. - Если нет, то я уйду, и вы сможете дальше думать, что захотите.

- Расскажи мне все!... - попросила она едва слышно. Ее душили слезы.

Вспоминая рассказы Дельфина, я пересказала ей все, что знала, до самой последней мелочи. Слова давались мне с трудом, я запиналась и временами думала, что просто не смогу говорить дальше. Но я заставляла себя продолжать: эта женщина имела право знать, каким невероятным упрямцем был ее сын! Она имела право гордиться им, а не тем жалким поэтишкой, которого она помнила.

За все время женщина ни разу не перебила меня, не задала ни одного вопроса. Она слушала молча и внимательно, а когда я закончила, вдруг улыбнулась.

- Все это время я чувствовала, что он жив, - едва слышно произнесла она. - Я боялась надеяться, называла себя дурой... но я оказалась права. Мой мальчик все-таки выжил!

Я покачала головой, слезы застилали мне глаза.

- Он погиб во время землетрясения.

- Я бы знала, если бы он погиб! - решительно возразила женщина. - Он жив, я чувствую это!

Я закрыла лицо руками и выдохнула, пытаясь успокоиться. Разумеется, для нее он жив! И всегда будет где-то там, под небом, которого она никогда не видела...