Атланты

Размалывать пшеничные зерна двумя тяжелыми круглыми жерновами, месить тесто, печь хлеб, разжигать огонь, стирать, мыть посуду, чинить изношенную одежду, прясть шерсть, рожать детей, воспитывать их, обслуживать и чтить деспота-мужа, терпеть его грубость, изображать радость по случаю его возвращения — такова была доля деревенских женщин. А жены пастухов и земледельцев должны были еще и помогать в сельскохозяйственных работах. Большинство из них, родившихся в убогих хижинах, понятия не имели о том, что творится за пределами леса. Они знали лишь эту долину, недавно превращенную в озеро, да эти соломенные крыши. Мыло, которое они сами делали, омолаживало волосы, и даже древние старухи щеголяли роскошными шевелюрами. Одежды и украшения Доры вызывали у них детский восторг. Они, никогда не видевшие ничего подобного, осторожно дотрагивались до этих драгоценностей, не веря своим глазам. В результате произошло несколько семейных сцен. Мужчины пожаловались Орику. Тот потребовал, чтобы «жена» Гальдара одевалась отныне, «как все остальные», и прислал ей тканую тунику, крашенную и сшитую его дочерьми, с приказом надеть ее немедленно.

И снова Дора начала упрашивать Гальдара уехать. Но куда? Зима обещала быть суровой. Корабль протекал: Ош вытащил его на берег и пытался починить, но работа совсем не продвигалась.

— Можно было бы купить лошадей и двинуться вглубь страны, рассуждал Гальдар. — Но что мы там найдем? Тех же варваров, даже еще хуже, они ведь языка-то нашего знать не будут.

За неимением лучшего решения, они решили дожидаться весны.

Сперва Дора была покладистой; она согласилась готовить пищу. Гальдар был этому так счастлив, что с трудом скрывал свою радость. Но вскоре ей наскучило это занятие, и она вновь стала молчаливой, отказывалась вставать с постели или часами сидела, скорчившись у очага, неподвижно и затравленно глядя на горящие угли. Тогда Гальдар стал тайком сам подметать хижину, жарить заработанные куски мяса и рыбу, выловленную в озере Ошем и его матросами. Но Дора часто отказывалась даже пробовать эту вульгарную пищу, и Гальдар снова уходил нести службу при Орике, который сохранил к нему дружеское отношение, хотя к нему примешивалась доля язвительности.

— Если твоя жена в печали, есть одно лекарство. Сделай ей ребенка. Начнет с ним нянчиться, и хорошее настроение вернется к ней. Заметь, в деревне две трети женщин круглы, что твои кобылки. Или, может, странник, ты плохой жеребец?

Очень мягко и осторожно Гальдар передал эти слова Доре.

— Ребенок от тебя?! — вскричала она.

— Он, конечно же, будет похож на тебя.

— Ребенок от тебя?!

Она расхохоталась, и смех ее походил на смех ее отца.

— Ну, конечно, наследница империи атлантов не может родить от раба, от каторжника! Я ведь гожусь лишь для удовольствий, не так ли?

— Ты подумал о том, что ждет этого несчастного? Если будет девочка, то она станет служанкой одного из этих дикарей! Мальчик — одним из охранников Орика или свинопасом… Нет, Гальдар. Раз уж все потеряно безвозвратно, то пусть мой род на мне и закончится. Уже недолго осталось. Меня убивает этот климат… И тогда ты освободишься и женишься на одной из этих рыжух и будешь плодить детей, сколько угодно.

— Дора! Я здесь лишь затем, чтобы защищать тебя.

— Потому что ты приспосабливаешься к этому существованию, к этой норе! Но вдохни этот запах земли, жнивья, запущенных животных! Мужчины и женщины паршивеют в этой грязи. А этот диалект! Через год и мы на нем заговорим, забыв прекрасный язык Посейдониса.

— Может, это к лучшему.

— Нет, это будет означать наше бесповоротное падение, а я не признаю этого. Лучше умереть!

Внезапно голос ее смягчился, зазвучал тише.

— Возможно, скоро я отдам тебе приказ. Обещай исполнить его во что бы то ни стало.

— Я догадываюсь, что это за приказ.

— Исполни его, я прошу тебя об этом, как о милости, в память о нашей любви.

— Поскольку она для тебя тоже уже ничего не значит?

— Поскольку ты последний, кто признает меня принцессой, прислушивается к моим словам и повинуется мне… Когда я прикажу вонзить мне нож вот сюда, одним ударом, во время сна, чтобы я не мучилась…

— Тебя признают и другие: Ош, охранники. Если б ты имела хоть каплю терпения и веры в судьбу!

— Тогда не удивляйся, если я сделаю это сама. Я знаю, куда нужно ударить: сюда, между ребер, под грудь, и я умру с ненавистью к тебе.

— У тебя не хватит ни сил, ни смелости это сделать.

— Так ты меня еще и презираешь? Считаешь слабой женщиной?

— Я видел, как кончали с собой каторжники, но они не выдерживали лишений, они уже испили до дна чашу страданий: нам же до этого далеко!

— Тебе — может быть! По сравнению с твоей скамьей гребца эта хижина просто дворец. Но в Атлантиде даже у самого бедного рыбака был свой каменный дом.

— Только не у моих людей из Верхних Земель! Они-то жили в пещерах. И, кроме солдат твоего отца, сборщиков налогов и работорговцев, к ним никто не приезжал. И они возблагодарили бы небо, окажись здесь.