Атлет

— Да что ты в самом деле, толстяк?.. Эй, дружище, друг мой!

И клоун, обхватив руками безжизненное тело великана, наклонился над ним, растянулся рядом и стал слушать его сердце… Губами, на которых отпечатался мундштук трубы, он припал к посинелым губам атлета, неподвижного как мраморная статуя, лишенная опоры, сброшенная с пьедестала. Снова приложив ухо к сердцу друга, паяц, этот призрак без кровинки в лице, который, казалось, уже не может больше побледнеть, покрылся мертвенной бледностью, — О — ох! — застонал он.

…Сраженный, тряся головой, с широко раскрытыми, бессмысленными, ничего не видящими глазами, Типикули ползал на коленях по мостовой, и его дрожащие руки переносились от влажных, холодных висков к остановившемуся сердцу покойника. С искаженным от ужаса лицом, с насупленными бровями, с еще более заострившимся носом, в страшной гримасе оскалив зубы, убитый, уничтоженный, раздавленный горем, нелепый и трагичный, Типикули бормотал:

— Д… да… да… дамы и го… спо… господа, он… у… умер! Внимание!