Атолл

Один из них, китаец наполовину, объезжал пироги на лодке, которой управлял его сын, и предлагал блюда из мяса или сырой рыбы в обмен на перламутровые раковины. Ох уже эти китайцы! Будто они не знали, что перед погружением в воду человек не ест, чтобы не почувствовать себя плохо под водой или не сбиться с дыхания при спуске. Но кому жалко одной раковины, какой ныряльщик откажет, если к нему обращаются с просьбой! А блюдо он откладывал в сторону до вечера или отдавал помощникам.

Пироги выходили в море сразу же после восхода солнца и возвращались к полудню. Ныряльщики, в большинстве случаев выпившие утром только чашку чаю или кофе, подкреплялись, а затем спали до вечера. Все это время в деревне царила тишина. Но зато какое оживление наступало вечером, когда зажигались моригазы! Люди прогуливались по деревенским улицам, заходили друг к другу в гости, толкались в магазинах, собирались группами, обмениваясь новостями.

Молодые люди пели, аккомпанируя себе на гитарах или укулеле. Из игорных бараков слышался стук биллиардных шаров и восклицания игроков. Там играли и на маленьких биллиардах, рукой бросая по наклонной плоскости шар, который должен был попасть в углубление. Мальчики азартно сражались в настольный футбол. В бараках можно было попытать счастья в лотерее и выиграть полезную вещь или сладость. На одном лотке стояли бутылки с пивом, на другом — стаканы с искрящимся лимонадом или охлажденным фруктовым соком. Повсюду люди, шум, смех, гам, шутки…

Время от времени мужчины углублялись в кокосовую рощу, где в укромном месте стоял перегонный куб и китаец, владелец куба, бойко торговал спиртным. Здесь же шла запрещенная игра в кости на деньги. При каждой новой ставке банкомет встряхивал в чашке кости. Хаамару пристрастился к этой игре, Матаоа же предпочитал кино. Как бы он ни устал, он не пропускал ни одного вечера, чтобы не посмотреть картину. В большом, душном, всегда переполненном бараке под волнистой крышей вряд ли можно было найти зрителя, который бы с большим волнением следил за событиями на экране. Хаамару, иногда сопровождавший друга, тоже, казалось, с интересом смотрел фильм, но как только сеанс кончался, он заговаривал о других делах и чаще всего отправлялся играть в кости. А Матаоа еще долго находился под впечатлением картины. Почти каждый кадр отпечатывался у него в памяти, эпизоды фильма виделись ему во сне, и даже на дне лагуны перед глазами Матаоа возникал то один, то другой герой картины.

«Эти попаа, создавшие фильм, настоящие чародеи! — думал Матаоа. — Какое волшебство, что можно видеть людей, которые ведут совсем иную жизнь, полную событий и приключений. В кино можно познать мир! А выходя из кино после окончания сеанса, испытываешь странное ощущение. Ты возвращаешься к себе в хижину, вновь видишь пальмы и освещенную луной лагуну, а где-то далеко, на другом краю огромной земли, лежат неведомые страны, о которых только что рассказало кино. Если сравнить мир с небом, то Такароа или Арутаки лишь маленькие звездочки среди множества других, блистающих на небосклоне».

И такое чудо, как кино, стоило для него, Моеаты и Ириа всего лишь одну перламутровую раковину средней величины! Одно движение на дне лагуны, и он мог весь вечер упиваться сказочной жизнью, возникавшей на обыкновенной простыне, приспособленной для экрана. Да за такое счастье он отдал бы не одну раковину и даже не десять, а двадцать, тридцать, весь дневной сбор!

Какое сокровище, оказывается, перламутровая раковина! Как хорошо, что она нужна попаа! Если бы торговцы не скупали раковины, что делали бы туамотуанцы? У них бы ничего не было, кроме рыболовных крючков для макрелей да нескольких предметов обихода. Даже старики говорили по этому поводу: «Мы ныряем потому, что попаа носят одежду. Если бы попаа одевались, как туамотуанцы, и не нуждались в пуговицах, которые они вырезают из перламутровых раковин, то каждый бы оставался на своем атолле и занимался лишь сбором копры. Тогда конец нырянию, конец кино!»

После того как Матаоа возвращался с лагуны и подкреплялся едой, его одолевал сон, и он мог бы проспать как убитый всю ночь до утра и даже весь следующий день. Но он всегда просил Моеату разбудить его к началу киносеанса. Однажды Моеата умышленно не стала будить мужа, и Матаоа проснулся только на рассвете. Он очень рассердился и перевернул чашку с кофе, предложенную женой.

— Когда я прошу тебя о чем-нибудь, то делай это! — закричал он.

Со времени их женитьбы Моеата ни разу не видела его таким рассерженным.

— Если бы ты взглянул на себя вчера со стороны, — мягко сказала она. — Ты так устал, что не мог ни есть, ни говорить. Тебе полезнее было поспать.

— Нечего тебе беспокоиться! Буди меня, когда я тебе говорю, вот и все!